Павел Овчаренко. Горечь Из неочевидных новинок «Нон-фикшена | Книгижарь
Павел Овчаренко. Горечь
Из неочевидных новинок «Нон-фикшена»: изданные Музеем ГУЛАГа и Сахаровским центром воспоминания узника ГУЛАГа, который с 19410го по 1948-й успел побывать в десяти лагерях. Воспоминания тем более важные, что показывают высокий уровень коррумпированности и неорганизованности в лагерях, а еще – повседневный быт зэков, который Овчаренко запечатлел с большим вниманием к деталям.
Тут нужно сделать важную оговорку: в отличие от других узников ГУЛАГа, оставивших свои воспоминания, Овчаренко – не литератор. В тридцатые он перебивался на улицах Харькова, пока не устроился работать на Харьковский тракторный завод, а затем – отправился служить моряком на Дальний Восток. Где, собственно, по надуманным основаниям его и осудили по пятьдесят восьмой статье.
Отсутствие писательского опыта сказывается: книга в итоге представляет собой свидетельство без фабулы в строгом смысле. Овчаренко – свидетель как раз в агамбеновском смысле, т.е. переживший лагерь узник, который конституирует себя через высказывание. Важно это было по несколько комичной причине: Овчаренко как преданный идеалам социализма человек добивался того, чтобы его спустя пятьдесят лет после отсидки восстановили в комсомоле (и в итоге добился, что самое интересеное).
Но это все не означает, что у книги литературных достоинств нет вообще. Овчаренко, во-первых, начитан (и свободно цитирует стихотворения вместе с блатными песнями), во-вторых, насмотрен современным ему кино. Поэтому памятные сцены получаются кинематографичными. Вот Овчаренко попадает на допрос к следователю и проговаривается, что восихащился тому, как японские солдаты не сдаются в плен:
— Я ведь только сказал, что каждая страна имеет своих героев, и что самураи в плен не сдаются, а делают самоубийство путем вспарывания живота, харакири по-ихнему называется. Нам об этом сам командир дивизиона рассказывал.
— Значит, восхвалял японскую армию? Так и запишем!
— Да нет, товарищ сле-до-ва-а...
— Молчать!.. — бешено ударил по столу кулаком следователь с такой силой, что пузатая ручка скатилась со стола и запрыгала на полу. Даже накатная промокашка закачалась, как детские двухместные качели. А следователь схватил пистолет, который лежал рядом с папкой, и замахал им, пугая Павлика.
В своих мытарствах с Овчаренко случались и любовные истории, и случаи сотрудничества с администрацией, и техногенные катастрофы (в 1946 году он стал свидетелем взрыва парохода «Дальстрой» в бухте Находки – одна из самых крупных катастроф тех лет). То есть, путь заключенного оказывается глубже и сложнее бинарных категорий, предложенных Солженицыным, Леви или Шаламовым: нет ни «положительного», ни «отрицательного» опыта тюрьмы, есть разное, – и есть институции, которые поощряют те или иные явления.
Это еще и своевременный удар по авторским концепциям Прилепина или Яхиной, у которых ГУЛАГ – изъян в целом хорошей системы, наказание за 1917 год.
Вместо виктимблейминга выслушать жертву (ака survivor) – это то, чему массовой культуре пора заняться. И хорошо, если из высказываний свидетелей ГУЛАГа этот принцип распространится и на наше время.
Книга впервые выходит отдельным изданием с самиздатовской копии, причем авторская редакция сохранена. Например, Овчаренко очень подробно рисует устройство каждого лагеря, в котором пребывал (с помощью печатной машинки, да), и некоторые из этих иллюстраций складываются в своеобразный верлибр (орфография авторская):
На этой территории
Больше сотни бараков
И бывает напичкают
В эту пересылку
Сколько заключенных
Что даже переспать не
То что в бараке а и на
Территории пересылки негде.
