Мы могли купаться в реке, и рядом внезапно всплывала какашка. | Бездуховная брань
Мы могли купаться в реке, и рядом внезапно всплывала какашка. Санёк, улыбаясь, смотрел, как она плывёт в сторону великой русской реки Волги, словно только что спустил на воду чудо кораблестроения. Он мог насрать на камень, утыкать это веточками и назвать результат скульптурой ежа. Ну и однажды он рассказал мне, что насрал в колокольне сельской церкви.
Я тогда плохо понимал назначение церкви в принципе, и концепции святотатства в моей голове не было. Церковь просто стояла на краю села, обыкновенная заброшка, закрытая невесть когда, с проваленной крышей, поросшая берёзами и населённая вороньём. Ну и теперь где-то на втором этаже её колокольни одиноко сохло говно Санька.
Я не знал тогда, что в этой церкви служили все мои предки с XVIII века и до 1926 года. Церковь закрыли, когда мой прапрадед-поп был вынужден бежать с семьёй от НКВД в город Кашин, а потом и в Москву. Полвека семья мечтала вернуться на свою землю — и два поколения спустя всё же вернулась, став за это время, правда, уже атеистами и обычными московскими дачниками. Это мне рассказали, когда я стал постарше и семьи Санька в селе уже давно не было. А в семь лет мне было в общем всё равно, где он предпочитал срать.
В конце концов к моим девяти годам мы с ним всё-таки из-за чего-то поссорились и перестали общаться. Кажется, мне просто надоело, что он меня бьёт, плюс в соседней деревне появились москвичи-сверстники — и гулять с ними было просто интереснее. Думаю, Санёк обиделся: я был его единственным другом.
А на следующий год кто-то обнёс нашу дачу. Мы открыли дом весной и обнаружили, что окна высажены и вскрыты все тайники, где мы хранили свой дачный скарб зимой. Преступник попытался замести следы и сжечь дом, но выбрал весьма странный способ. Он насрал на газету в комнате у стены, а газету поджёг. Стена не занялась, и в итоге нас ждала просто куча какашек в выгоревшем углублении в дощатом полу.
Возможно, Санёк планировал, что это станет самой яркой дефекацией в его жизни, но что-то не получилось. Как бы то ни было, в его виновности я не сомневался. Тайники наши из местных знал только он, потому что только он бывал у нас дома. Плюс потом я нашёл часть украденного в его шалаше из ржавого кровельного железа, и мои родители устроили небольшой скандал родителям Санька, но вызывать милицию не стали. В деревне так не принято. С тех пор мы виделись в селе только случайно, и в его глазах всегда читалась враждебность. А когда я пронёс у него под окнами плотву размером с ботинок сорок пятого размера, к враждебности добавилось недоверие.
Я отнёс рыбу домой, изумил маму и поскорей побежал обратно на реку, почему-то надеясь, что плотва сняла с меня проклятие и теперь я могу поймать что-то подобное сам. На берегу я увидел Санька, проверяющего рогульку, и спросил: «Поймал чего?» «Пошёл нахуй», — сказал Санёк не оборачиваясь. В тот день у меня не было ни единой поклёвки.
Дома я так ничего и не рассказал. Мне было стыдно, плюс меня четыре года подряд учили не пиздеть особо, и этим уроком я воспользовался. Осенью семья Санька продала свой дом, уехала из села, и я его с тех пор больше никогда не видел.
Со временем церковь открыли, отреставрировали и снова стали проводить в ней службы. Я узнал историю своей семьи, завёл свою собственную, бросил ловить рыбу и забыл уроки Санька настолько, что нарушение главной его заповеди сделал своей работой и стал журналистом.
Наверное, это к тому, что не все уроки жизни следует запоминать. А если забыть сложно, то можно попробовать сделать из этого историю и оставить её жить самостоятельно в чьей-то ещё голове — может, так она просто от тебя уйдёт, как от меня рыба.
Мне такая терапия помогает, честное слово, хотя лучше бы к профессионалу пошёл. Да и Саньку не помешает.
А пока мы все собираемся, может, и ты расскажешь, что бы ты отредактировал в своей жизни?
