2022-08-27 12:01:17
Механистическое производство уже давно вышло в своём стремительном развитии за те пределы, которые были необходимы для достижения элементарных целей — для обеспечения продуктами питания, одеждой, для самосохранения и поддержания жизни; в постоянно расширяющихся кругах производства и потребления оно создало новую «неутолимую страсть», безмерную «жажду приобретения товаров», которая всё больше и больше направлялась на удовлетворение искусственно сформированных потребностей.
Механизация, следовательно, втянула даже желания «в ирреальный, безжизненный и призрачный мир её продуктов и мод» (S. 50). Выводы, сделанные Ратенау, в точности соответствуют квинтэссенции социологических теорий отчуждения: «Механистическое производство превратило себя в самоцель» (S. 52).
Такова сцена, на которой определяется место для человеческого. Ратенау ищет его в самом центре производства, в мире труда.
«Труд не является больше естественной функцией жизни, приспособлением тела и души к силам природы, он в значительной степени превратился в дело, чуждое целям жизни, в приспособление тела и души к механизму...
Труд больше не представляет собой только и единственно борьбу с природой, он есть борьба с людьми. Но эта борьба — борьба в сфере приватной политики; это в высшей степени каверзное дело, которым занимались менее двух столетий назад лишь горстка государственных мужей, — искусство разгадывать чужие интересы и ставить на службу собственным, искусство видеть ситуации в целом, толковать волю эпохи, искусство вести переговоры, заключать союзы, искусство изолировать и наносить удары — без этого искусства сегодня не может обойтись не только финансист, но, в каком-то отношении, и мелочный торговец. Механизированная профессия воспитывает, делая политиком...» (S. 67-68)
Предлагаемая Ратенау антропология человека труда имеет в соответствии с этим два аспекта: с одной стороны, трудящееся Я становится эпифеноменом аппарата производства, с другой — тот, кто ещё преследует, выступая как «самость», «собственные интересы», неизбежно вовлекается в своего рода войну, в дипломатическое, полемическое и политическое предприятие. Везде, где только ни выступает в современном хозяйственном мире Я, оно должно выступать в роли политика, стратега, строящего тонкие расчёты махинатора и дипломата. Значение политической тактики возрастает: она должна прописаться в голове у любого современника; в то же время это «каверзное дело» тактического лавирования опускается всё ниже и ниже, становясь занятием каждого мелочного торговца.
Вероятно, положение вещей нигде ещё не изображалось с такой обезоруживающей ясностью и в столь сжатом виде. Там, где Я не хочет стать только лишь колёсиком сверхогромной отчуждённой машины, оно должно вывернуться наизнанку и обучиться искусству, которым владели ранее только крупные политики; на протяжении долгих лет ему придётся обучаться политическому цинизму.
Это едва ли идёт на пользу нашим интеллектуальным и психическим способностям:
«Ум, который поддерживается в напряжении тем возбуждением, которое постоянно приносит день, и непрерывно откликается на него, требует всё время находиться в движении и участвовать в постоянной погоне за впечатлениями — лишь бы эти впечатления были более жгучими и захватывающими, чем те, которые довелось испытать ранее... Возникают развлечения самого неожиданного, сенсационного толка, поспешно-торопливые, банальные, роскошные, неистинные и отравленные. Эти радости граничат с отчаянием... Образ выродившегося умения наблюдать природу — автомобиль в нескончаемой погоне за количеством километров...
Но даже в этих безумствах и сверхраздражениях есть нечто машинное. Человек, играющий в общем механизме роль водителя и машины одновременно, при растущем напряжении и разгорячённости отдал то количество энергии, которое у него было, маховику всемирного производства» (S. 69).
Петер Слотердайк — современный немецкий философ и культуролог, профессор философии и медиаведения в Карлсруэтском Университете Искусств и Дизайна / «Критика цинического разума», С. 652-654.
#цитата
280 views09:01
V
