2022-02-26 14:28:08
В 2014 году летом я оказалось в селе Степановка у российской границы. Ворота и стены домов еще были исписаны: «Здесь Правый сектор» (запрещенная в России организация). Фотосвидетельства у меня, разумеется, есть. Первым делом местные — в основном пенсионеры — отвели меня к яме, где были прикопаны ребенок и взрослые. Потом мы сидели на лавке у чьего-то дома, за деревянной оградой тоже лежали тела. Но светило очень нежное летнее солнце, и эти люди рассказывали мне о страшных днях, которые им пришлось пережить, пока в их селе стояли добробаты. Но обижались они не на них, а на российских военных, которые находились неподалеку от Степановки — на территории России. Люди никак не могли взять в толк: «Мы — русские. Они — русские. Мы их кличем на русском. А они стоят и как будто не слышат. Только смотрят, как нас под обстрелом выгоняют из наших домов. Как стреляют нам в окна. Как нас убивают». Тогда между этими простыми русскими людьми и российскими танками пролегало не несколько километров, между ними пролегало непреодолимое международное право. Россия тогда не могла и не хотела заходить войной на территорию, которую считала не своей. Я помню отчетливо тот день. Помню зеленые колышки забора, у которого мы сидели. Каждый колышек был украшен сердечком. Это было время цветения подсолнухов. Для меня тогда впервые встал вопрос: кто я? с кем мне себя идентифицировать? Я представитель того народа, который стоит невозмутимо в полной боевой экипировке и не шелохнется на зов, звучащий на его родном языке? Не шелохнется, даже когда ребенок бежит по дороге в твою сторону и тебе нужно сделать лишь шаг, чтобы он остался жив? Значит, я представитель вот такого народа? И мне вот это понимание — о том, что мы, будучи единственными спасителями, на помощь не придем, — надо вкроить грубым швом идентичности в свой культурный код? Значит, я выбираю свой личный комфорт, доллар по приемлемой цене, возможность навещать Европу и частично отказываюсь от русского языка, ведь я его не слышу, игнорирую? И вот это все — я? Вопрос «кто я?» — очень важный. Вы не найдете ни одной хорошо сделанной истории, ни одного успешного голливудского фильма, который в финале не отвечал бы на этот вопрос для главного героя. Если не отвечает, то история плохо сработана. «Кто я?» — это жизнеутверждающий вопрос, и страна, которая не может ответить на него для ныне живущих поколений, не сможет ответить на него и для поколений будущего. А если нет таких глобальных ответов для будущего, то в будущем может не быть и самой страны. Поэтому для меня так отчаянно важно было получить ответ на этот вопрос: «Я — это тот, кто своих бросает? Я — это тот, кто пьет карамельный латте, пока в Степановке какой-нибудь малыш и его мама, и его тятя, и его бабушка-пенсионерка бегут по летней дороге — мимо частокола с сердечками, мимо подсолнухов. С одной стороны им тычут в спины автоматы добробаты, а с другой — стоит безмятежный русский солдат, моя плоть и кровь, моя идентификационная прошивка». С тех пор, да, вот с того дня, как я побывала в Степановке, а оттуда поднялась на Саур-Могилу, где несколько дней назад погибли те несколько ополченцев, что обороняли высоту против сил украинской армии, я надеялась получить ответ на свой главный вопрос. Вот были же эти люди на высоте — с правильной прошивкой. Они удержали курган. Их окружали танки. Было страшно. Но под курганом лежали тысячи наших солдат, погибших в Великой Отечественной. И эта горстка ополченцев «Востока» четко идентифицировала себя с этими костями. И это заставило их не бежать от украинских танков, остаться и погибнуть. Снаряды разворошили землю. И когда я поднялась на Саур-Могилу, я увидела, что наши скелеты вышли из-под земли, в наших шинелях, и мне захотелось, отвечая на вопрос «кто я?», говорить, показывая на эти скелеты: «Я — это они».
https://expert.ru/expert/2022/09/kto-ya/
433 views11:28