23 июня 2021 г., архив. Очень много лет назад я проиграла. Не | ФемДом – феминистка и домоседка

23 июня 2021 г., архив.

Очень много лет назад я проиграла. Нет, я не делала ставок, карты сдала сама жизнь.

Но я проиграла. Я пыталась играть по правилам, которые предложили мне мои близкие.

Вроде бы, это было просто.

Мама требовала, чтобы я без возражений и ненависти, без права на протест и личное мнение таки приняла отчима. Называла его "папой" и не позорила. Была хорошей девочкой.

Отец требовал, чтобы я не смела от него отрекаться. Чтобы никогда ни при нём, ни вообще, не называла отчима отцом. Чтобы помнила, кто тут мой папа. Чтобы этого папу поддерживала, ведь ему так плохо, его предала жена, отобрала дочку, разрушила семью.

Я и стойким оловянным солдатиком сопротивлялась: отказывалась называть отчима отцом, обращалась к нему по имени и отчеству, повторяла, что у меня другой папа.

Мама за это орала и била. Бабушка – орала и била. А отец смотрел грустной котичкой и настаивал, что иначе я буду предательницей. Отступницей. Чужой дочерью.

И маленькая девочка Зоя боролась за право быть хорошей: выслушивала, что она – плохая падчерица, что она – плохая дочь, плохая внучка.

Плохая старшая сестра, ведь у братика не может быть дочки другого папы.

Что надо рассказать честно, что там мама и её муж. Что там бабушка. Что там папа. И обязательно – честно.

Всем. Каждому – своя честность. Каждому всё не так. Каждому – плохая девочка Зоя.

Вот была бы она хорошая, она бы все взрослые проблемы порешала: для бабушки рассказала бы, что её отец – тот ещё подлец и сволочь, для мамы – что её отец настраивает и лжёт, для папы – что она всегда на его стороне и очень старается вернуть папе маму, понимает, что папе без мамы плохо.

Пять лет тогда было девочке Зое, ага. Или меньше.

Когда бабушка между пощёчинами повторяла "скажи, что он у тебя не отец, что у него сердце чёрное, что он вас ненавидит, что ты ему больше не дочка".

Я слишком многое помню из детства. Слишком прям многое: и вид от порога квартиры, из которой мы съехали до моих пяти, и двор бабушкиного дома, когда мне было года полтора-два, и невозможно стрёмную комнату, где жили, когда родился брат.

И мальчика Петю Старикова, который потом стал ментом, а был "женихом" и лучшим другом, даром, что на год младше.

А вот этой пытки "предай другого взрослого, чтобы этот тебя не мучил" таки забыть не могу.

Как ни крути, а кругом была виновата. Не перед одними, так перед другими.

Папа, расскажи мне, как так можно – требовать от маленькой дочки замирить тебя с женой, которую ты сам выдавил из своей жизни?

Мама, ты правда думаешь, что бить ребёнка – это мотивировать полюбить твоего нового мужа?

Бабуль, а что значит "у папы чёрное сердце, мы его ненавидим"?

Это у тебя с ним, с сердцем, по тону не очень. Когда годы спустя повесится дед, мне не дадут высказать тебе.

И совесть тебя по сей день не мучит.

Он ушёл в мае, когда на полный лист, на нежный яблоневый цвет вдруг упали заморозки, легли заметные сугробы, ноги по щиколотки тонули.

Труп нашли в овощной яме на краю деревни-хутора на три дома, два – жилые.

Бывшему мужу предлагали сложить тело в машину, на заднее сидение. Он отказался.

Везли в грузовике верхами, под редким снегом, едва прикрытым диванным покрывалом.

В морге сыро мазали по лицам, что вскрытия не удалось избежать. Зарыли на военном кладбище, бабка хотела гранитный крест, скандалила, требовала.

Каждый раз, когда к нам приходит пиздец, маленькая девочка в вязанной из колючей грязно-розовой шерсти шапке где-то в глубине меня отчаянно прячется от упрёков и обвинений.

Девочка знает, что выстоять против всех невозможно. Но можно отстоять себя.

За это осудят. Этого не поймут. За это придётся платить. Но других путей, на которых себя реально сохранить, просто не существует.

Думаю я сейчас над одним важным решением. И понимаю, что оно будет приниматься так же. Точно так же.

И оно меня совершенно не радует