ла, дёрнула дверцу холодильника, звякнувшего бутылками – яични | ФемДом – феминистка и домоседка

ла, дёрнула дверцу холодильника, звякнувшего бутылками – яичницу будешь? Нееееет! Не буду! Почему ты не варишь суууп?! Ты ничего умеешь, только жрать и тратить мои деньги, тебе только деньги наши нужны, мама права, пошла вон.

Она стряхнула в сумку косметику: ну и пожалуйста. И пошла в школу. Потом – к маме. Поревела в забыто-родным пахнущий диван. Дождалась матери, хотела жаловаться и сочувствия.

Мать не дождалась конца рассказа. Поняла главное – выгнали, вернули, – с первых слов и набросилась на дочь с кулаками. Рвала волосы, таскала за них по всей кухне, била головой о стену, о белый облупленный бок холодильника, дышала сдавленно, с тяжёлым свистом и то шипела, то визжала.

Тварь. Идиотка. Сука, папашина сука. Никчёмная дылда. Швабра вонючая. Сука, сука. Ноги раздвигать научилась, а мужика нормального удержать не научилась, такого парня чуть не получили, а она даже накормить его не может.

Знаешь, сколько возле такого девок в очереди стоит покраше тебя, швабра?!У бедных гордости нет! Тебе что сказали?! Тебе, блядине долговязой сказали слушаться и не вякать! Сложнно?! Сложно, да?! Вырванные из катиной головы волосы пучками прилипли к грязно-жёлтому линолеуму кухни. Пучок тут, пучок там. Будто ребёнок почеркался.

Через несколько дней за ней приехала мишина мама: собирайся, он там без тебя загулял, это вредно, ты нужна, даже не начинай, завтра в пять за тобой заеду, купим тебе кое-что, тебе понравится, не глупи.

Она вернулась. Мать проводила обещанием прибить, если снова оступится, второй шанс, ты должна, только попробуй мне.

Миша открыл в трусах, заспанный и похмельный, пофиг, что почти вечер. В спальне обнаружилась девица, на кухне – разгром. Девицу вмиг выпроводила мишина мама. Разгром достался Кате.

А, ну да, ей и правда кое-что купили – халатик, брюки, кофточку. А то перед людьми стыдно. К матери поедешь, это тут оставляй, в своём к ней ходи, поняла? Ну и молодец.

Так и жили месяц за месяцем: Миша иногда работал, много пил, скандалил, регулярно изменял.

Всё стало совсем плохо, когда она поступила на заочку в очень большойй город и начала уезжать на сессии. За время её отсутствия дом превращался в хлев, Миша терял человеческий облик, а его мать всегда и во всём винила Катю: недоглядела, куда смотрела, при нормальных женщинах мужчине и пить незачем, и глаза на сторону не глядят, не любишь ты его, тебе его лишь бы бросить, что ты за подруга и тем более жена, если так легко бросаешь его в беде два раза в год?

Мать истерила, требовала свадьбы, требовала штампа в паспорте, прописки в мишиной квартире, кричала, что умная и здоровая давно бы родила, каталась, как сыр в масле, а у этой дылды от диет всё женское ссохлось и отпало, так и бывает у таких, как ты, я читала.

Мать не знала про четыре аборта к девятнадцати. Про лечение у венеролога не знала тоже.

Предохраняться Миша не желал. Не то. Ничего не чувствую. Внуков не желала мишина мать, оплатившая все аборты. В четвёртый раз она ворчала, мол, разорение, от зубной щётки беременешь, раньше у нас такого не было, одного боюсь, что ты мне после этих абортов родишь, Катенька, может, вам не судьба, а?

Она перевелась в местный вуз, ближе к Мише. Он пил всё больше, употреблял, подхватил гепатит.

Она устроилась на работу. Её хвалили: аккуратная, обязательная, приветливая.
Мать привела в дом отчима, возвращаться стало совсем некуда. Не говоря уже о том, что в векторе "упустишь его – убью паскуду" в целом ничего не изменилось. Кроме того, что в счастливый конец перестали верить и мать, и дочь.

Дочь обречённо ждала, когда гнойник погребённого под деньгами и мишурой дерьма прорвётся, мать – когда "эта гадина" таки окончательно "её опозорит перед всем городом, перед людьми, перед роднёй".

Всё случилось банально и даже как-то ожидаемо: он попал в аварию со всей таблицей Менделеева в крови.

Отравленное чёрт знает чем тело не реагировало на обезбол, он кричал, потом врачи донесли-таки до мишиной мамы серьёзность не столь полутора переломов, сколь букета зависимостей и инфекций.

Мишу увезли в более центральную больницу, там подлатали. И, не заезжая домой,