Человек я простой, у меня любимый поэт Анненский, а любимый ху | мальчик на скалах

Человек я простой, у меня любимый поэт Анненский, а любимый художник Камиль Писсарро. Оба они тихие и ранимые гении. В 19 веке сам я был бы неприметным чиновником, спокойно себе крутящим барабан, зная, что и тысячи други таких же как я крутят, так уж заведено и в этом великая, но печальная правда жизни. Но связь времен поломалась, время вывихнуто, поэтому я вынужден выламываться и корчить из себя кшатрия. «У Сверхчеловека из камеры № 24 глаза вылазят из орбит, трясутся ноги, но он упрямо делает себя каменным. Нет же, нет же — хриплю я», — как писал Лимонов.

Сегодня, в общем, день рождение моего любимого поэта Иннокентия Анненского. Это поэт простого чувства — тоски. Стихотворение, которое он написал последним в жизни, прежде чем свалиться от сердечного приступа в тяжелой мокрой шубе на ступени Царскосельского вокзала, так и называется «Моя тоска». Как и вся его поэзия, это невероятное по красоте стихотворение, парадоксально, можно даже сказать, гипериронично. Тоску он называет своей «безлюбой любовью», которая «дрожит как лошадь в мыле»:

В венке из тронутых, из вянущих азалий
Собралась петь она… Не смолк и первый стих,
Как маленьких детей у ней перевязали,
Сломали руки им и ослепили их.

Анненский был чиновником образования, директором Царскосельского лицея, в котором учился Николай Гумилев. Он был филолог-классик, переводил античных авторов, например, трагедии Эврипида. Мандельштам вообще назвал Анненского представителем «воинствующего эллинизма». Конфликт между миром идей и миром вещей казался ему неразрешимым, а боль от него неутолимой. Он слышал неумолкаемый хохот времени, которой одно знало тайну тления и вечности. Противопоставить этому смеху человек может только тайную силу воображения, игру теней — мир полностью осязаемый, ясный, мир солнечного полудня поэтому жестокий и мучительный. Тайна может приоткрыться в моменты переходов — от света к сумеркам («Свечку внесли») от жизни к смерти («Черная весна»).

«Вагон, вокзал железной дороги, болезнь — все мучительные антракты жизни, все вынужденные состояния безволья, неизбежные упадки духа между двумя периодами работы, неврастения городского человека, заваленного делами, который на минуту отрывается от напряженья текущего мига и чувствует горестную пустоту и бесцельность и разорванность своей жизни…», — расписывал мир Анненского Максимилиан Волошин. Ходасевич вообще сухо и безапелляционно говорил, что муза Анненского — смерть. Это поэт, который ни в какое время не стал бы современным. Он чувствовал, что самое острое жало — у бесконечности.