В юности был я пламенным сталинистом. Одна из двух имевшихся в | мальчик на скалах

В юности был я пламенным сталинистом. Одна из двух имевшихся в моем распоряжении футболок была со Сталиным, ее носил почти не снимая. Вторая была камуфляжная. Если бы вы спросили тогда, как Толстая у Александра Иванова на «Школе злословия»: «А как же миллллионы жизнееееей», я бы похвастался перед вами еще и ботинками Grinder's. Мой сталинизм был яростным и на сто процентов тупорылым, шел, то есть, от сердца. Каждый день я писал воинственные реп-тексты и плакал от бессилия, слушая песню Гражданской обороны «Вижу, поднимается с колен моя родина». По телевизору тогда показывали главу парламента Бориса Грызлова с глазами мертвой рыбы.

Теперь после многих попыток найти компромисс с моей слабоумной комсомольской верой, признаюсь в бессилии сделать это. Таблички «Последнего адреса» вызывают трепет, мучения «Мемориала» сочувствие. Жутковатое сочетание этого с могилой человека, собственноручно подписывавшего расстрельные списки, кажется абсурдом.

Теперь уж и непонятно, как к этому абсурду относиться. Юзефович в «Зимней дороге» описал путь двух идеалистов — Пепеляева и Строда — оба прошли героический путь, а их гибель укрепила власть отморозков. Как писал Георгий Иванов, «я верю не в непобедимость зла, а только в неизбежность пораженья». Так что цветы, которые несли к могиле Сталина, меня не возмущают, пусть это хрупкое кретинское равновесие держится, а дальше будет еще хуже.

Закончу это нравоучительное сообщение стихами Георгия Иванова, все равно никаких других последнее время не читаю.

Я научился понемногу
Шагать со всеми — рядом, в ногу.
По пустякам не волноваться
И правилам повиноваться.

Встают — встаю. Садятся — сяду.
Стозначный помню номер свой.
Лояльно благодарен Аду
За звездный кров над головой.

«Следует принимать правила игры, независимо от того, обретаешься ли ты в тирании, в демократии или в публичном доме».