2022-10-08 16:53:48
Ольга Седакова, в Фейсбуке:
Известие о тройной премии - поверх границ - как будто молния пробила непробиваемую темноту. О белорусском и украинском лауреате я, увы, слишком мало знаю, чтобы что-то осмысленное сказать. А любимому "Мемориалу" - повторю одну из моих ежегодных заметок после участия в его гениальной акции "Возращение имен". Это 2016 год, 29 октября.
Для меня это самый важный день в календарном году. На Лубянской площади за чтением имен невинно убитых одновременно переживаешь и глубочайшее горе, и глубокое очищение, — как в древнегреческой трагедии. Никакое другое публичное событие не позволяет испытать подобного.
Очень важно, что читать имена приходят и те, для кого эти жертвы входят в личную, семейную память, и те, у кого таких «своих» погибших нет. У меня среди близких родных таких нет. И мне кажется очень важным, что это поминовение выходит за рамки семейной памяти, что мы читаем имена совершенно незнакомых людей. Иначе можно было бы представить все это как частное дело: потомки репрессированных, «обиженные» поминают «своих». В действительности это дело общенациональное. Это горе — общее, даже если у тебя в семье никто не пострадал. Мне пришлось видеть на этом чтении — три раза — как человек, прочитав выпавшие ему имена, неожиданно говорил, что он пришел «с другой стороны»: его предки были из тех, кто преследовал этих людей и казнил. И он (она) приносили за них прощение. Каждый раз это было покаяние такой искренности и силы, что потрясало всех.
Такое действие — чтение списков имен — всем церковным людям хорошо знакомо. Мы это делаем на каждой литургии — пишем и читаем записки о здравии и об упокоении. Но есть огромная разница: люди, которых мы поминаем на богослужении, существуют в нашей памяти. Эти имена не нужно «возвращать».
А здесь происходит именно это: возвращение из забвения, преодоление второй смерти, своего рода воскрешение. Ведь люди, которых мы поминаем на Лубянке, были убиты дважды. Сначала — убиты физически, и тут же — убита самая память о них. Здесь как будто практиковалось древнее установление, которое было еще в императорском Риме — damnatio memoriae — проклятие памяти: когда уничтожали врага государства, врага Цезаря, ритуально уничтожали и самую память о нем. Его имя стиралось из всех документов, из всех надписей; портреты уничтожались. То же делалось и у нас в ХХ веке. И нужно помнить, что почти все согласились с этим. Так что, даже не будучи доносчиками или вертухаями, мы в этом уничтожении памяти участвовали. Читая и слушая имена погибших, мы пытаемся искупить эту общую вину. С этим, вероятно, связано это чувство очищения, катарсиса.
Меня восхищает, что на этих чтениях, из года в год, нет настроений мести и возмездия. Только скорбь и покаяние. И глубокая задумчивость о том, что произошло. И если кто-то пытается провозгласить что-то вроде «не забудем, не простим!», никто не подхватывает: это совсем не отвечает общему тону.
Я сейчас читаю дона Карло Ньокки — это итальянский святой XX века. Ему пришлось во время войны быть в России с итальянскими войсками. И вот что он в начале войны пишет о русском народе: «Этот народ еще совсем не понял своего глубокого, почти адского мучения. Для него оно пока расплывчато и противоречиво».
Мне кажется, у нас так и не поняли, что то, куда страна попала в ХХ веке, — действительно почти адское мучение, причем не только для тех, кого травили и убивали, но и вообще для всех. Именно на этом фоне незнания, неосознания происшедшего можно понять, как может появиться ностальгия по сталинским временам.
Сегодня много говорят о том, как найти нечто, связующее всех, как обрести народное единство. И задача выглядит неисполнимой: как и на чем можно было бы всех помирить?
Настоящее, таинственное единство вы чувствуете здесь, на Лубянке, у камня, в очереди пришедших читать имена убитых. Вот это связывает людей по-настоящему. Это единство, в котором есть любовь друг к другу, доверие друг к другу, уважение друг друга. Мы чувствуем, что делаем одно дело, и это дело — не только желание вспомнить тех, кто убит и забыт.
168 viewsRostislav Yartsev, 13:53
А
