В связи с первым апреля о «смехе». В современном культурном, | Якеменко
В связи с первым апреля о «смехе».
В современном культурном, социальном и политическом пространстве стало очень много иронии и ржанья. Именно так, ибо смех это другое. Постмодернизм, который это развивал («всеобъемлющую иронию»), давно скончался, но его наследие живо.
Разумеется, это началось не 20 лет назад. Я в свое время удивлялся популярности работы Бахтина «Поэтика Франсуа Рабле», где Бахтин рассказал об эстетике карнавала, площадной и уличной культуры, о том, как язык улицы противостоял языку официальному, как материально-телесное сталкивается с идеологией. А потом все стало понятно – интеллигенция нашла для себя манифест, благодаря которому теперь можно было хихикать над властью и всем, что она предлагала – будь то новые экономические планы или формы памяти о войне.
Привычка хихикать и высмеивать тем и опасна, что граница между дозволенным и недозволенным стирается, шутить становится возможно над всем. Возникает интересная ситуация – стоит вышутить подвиг, масштабную стройку, чьи-то мечты – и это уже не подвиг, не стройка и не мечты. Великое выпаривается ёрничеством, объект насмешки уменьшается до размеров анекдота - и дело сделано.
Так возникла на месте прежней интеллигенции вязкая среда, объединенная частушками и анекдотцами, среда со своим кодексом поведения, традициями, кругом чтения. Так в курилках под лестницами зарождалось свободное общество. Вместе с «народным смехом» в эту среду проник мат, быстро ставший обыденным явлением, но никто и не думал стесняться – Бахтин разрешил. При этом среда по прежнему называла себя «интеллигенция», как бы наследуя Чехову, Блоку и Пастернаку.
Занятно, что, противореча Бахтину, «смеховая культура» и мат среды не имели отношения к народной смеховой и обсцентной культуре – в народе всегда точно знали, над чем стоит смеяться, а над чем нет, когда можно материться, а когда нет и даже переходя грань, сознавали, что вступили на сомнительный путь. Не случайно простые люди, отхохотавшись на уличном дивертисменте скоморохов, шли в баню «смывать грех» или на исповедь.
Среда провозгласила (не ведая, что Ленин это сделал раньше), что существуют «две культуры» - культура власти, лживый, конформистский официоз – и культура среды, свободная, не стесненная рамками. Отныне главная задача второй культуры была не создавать что-то свое, свободное, независимое – а перманентно бороться с первой. Процесс упростился донельзя. Там сказали – тут хихикнули, там циркуляр – тут анекдотец, там потребовали – тут в кармане сложили кукиш. То есть если там все серьезно, то тут просто обязано все быть вприсядку.
Шутить и хихикать над всем стало обязанностью. Пятилетки? Планы? Ха-ха-ха! Интернационализм? Ха-ха-ха! Подвиги? Труд на благо? Умора! Вы это серьезно? Кухни и «подпольные салоны» нонконформистов годами тряслись от хохота. А простые люди по прежнему работали и им было не до смеха – ну и что с того? Хотя если бы плоды труда этих людей перестали попадать на столы хохотунам, смех бы мгновенно прекратился.
Но среда была уверена, что работягам все равно некуда деваться. Ведь смех и есть залог прогрессивного существования, условие выживания, среда искренне верила, что если она перестанет перманентно ржать, то погаснут последние очаги свободы и власть окончательно сожрет всех.
Потом рухнул Союз – а ржанье, ёрничество, «всеобъемлющая ирония» остались. Ржанье сытых продолжалось. Хихикали в газетах, острили на экранах, в книгах и прерывались только тогда, когда кто-нибудь из весельчаков влипал в какую-нибудь гадкую историю. Темы были прежние. Величие страны? Ха-ха-ха! Подвиги? Ха-ха-ха! Выберемся и возродимся? Хо-хо-хо. Рассказчики анекдотов делали стремительные карьеры, перманентно ржущий персонаж становился фрондером, борцом с проклятым прошлым, наследием тоталитаризма.
Потом наступили непростые времена. Хохотуны откочевали за бугор и почему-то перестали ржать и ёрничать, хотя тем и поводов стало еще больше. А традиция хохотать осталась. И мы видим кем и как она поддерживается сегодня.
И если мы думаем, что завтра хохотуны не будут вышучивать подвиги наших героев, мы ошибаемся.
Будут.
