Нынешний день рождения Эдуарда Лимонова совпал с известными др | Вершки и корешки

Нынешний день рождения Эдуарда Лимонова совпал с известными драматическими событиями, которые бы его, наверняка, взбудоражили. Но мы предлагаем вспомнить о нем, как об одном из последних русских модернистов, в чьих текстах прощально проплывает мир, еще недавно казавшийся таким близким, но уже безвозвратно ушедшим. Об этом — в эссе Максима Семеляка, написанном специально для «Пореза бумаги».

С полгода назад на ночь глядя я наткнулся в ютьюбе на лимоновскую аудиокнигу «История его слуги» (кстати сказать, ее там больше нет — по крайней мере в бесплатном доступе). Я читал саму книжку когда-то давно и крайне невнимательно — ну такой обычный Лимонов, как мне показалось. Однако именно в аудиоформате (не станем обсуждать качество чтения) и осенними подмосковными ночами этот, в общем, не самый авторитетный его роман превратился в самое, пожалуй, любимое мое сочинение. Три ночи подряд я его слушал.
То, что Лимонов писатель тягомотный, разумеется, не новость, но тут вдруг в нем открылось все волшебное занудство, свойственное записной русской классике.
Я только на третью ночь сообразил, что этот его роман («Слуга» вышел в 81 году), очевидно, наследует чеховскому «Рассказу неизвестного человека» — впрочем, не менее очевидно и то, что Лимонов едва ли имел этот текст в виду и даже читал (Лимонов, как известно, Чехова не слишком жаловал). Тем не менее у них много общего — точно так же главный герой устраивается к богачу лакеем, точно так же он заказывает ростбиф и икру у Елисеева (как Лимонов в соседней лавке мясо), такие же мелькают светские персоны, вроде Ефименкова-Евтушенко ну и так далее. У Чехова, правда, герой непосредственно внедренный революционер, ну так и Лимонов-слуга тоже ведет там соответствующие политбеседы со своей Дженни.
Иные чеховские пассажи почти полностью предвосхищают лимоновский код, например: «Это была хорошо упитанная избалованная тварь... когда она ходила то вертела или как говорится дрыгала плечами и задом. Шуршание ее юбок.. и этот хамский запах губной помады ...и духов, украденных у барина, возбуждали во мне, когда я по утрам убирал с нею комнаты, такое чувство, как будто я делал вместе с ней что-то мерзкое».
Что Чехов, что Лимонов говорят о педофилии, причем у Чехова это, пожалуй, посуровее — про 14-летнюю девочку и офицерика на Невском.
Любопытно, что в 80-м году, то есть за год до публикации «Слуги», в СССР вышла экранизация «Рассказа неизвестного человека» в постановке Жалакявичуса — с Кайдановским, между прочим, в главной роли.
Но дело, конечно, не в полубуквальных совпадениях. Слушая теперь «Историю его слуги», нельзя отделаться от ощущения глубокой и завидной стародавности зафиксированного в ней мира. Это, в сущности, очередной вишневый сад — там же буквально описывается сад с апрельской травой и выходом к Ист-ривер. И эти блюда с нарисованными на них рыбами пресноводной Америки, и этот лимоновский язык, все эти «элевейторы», «тишотки», «хаузкиперы» и состояние stoned — все это сегодня звучит как такая невозвратная усадебная лирика, о которой едва ли мог догадываться тогдашний слуга. Ну собственно почему «едва ли догадывался» — вот же он сам пишет в «Слуге»: «Это была такая иная жизнь, как иная планета». Это особый лимоновский параллакс, который делает ту Америку одновременно очень житейской и небывалой.
Собственно по этому поводу как раз написана одна из лучших фраз «Истории его слуги», которая звучит так: «если вы никогда в жизни не были в секвойевом лесу, вам сложно представить себе секвойевый лес».