26-го апреля была жара. За две недели до этого жаркого дня | Город Глуповъ
26-го апреля была жара.
За две недели до этого жаркого дня Киев посетил новый Президент страны с супругой.
Он стоял на Крещатике и выразительно жестикулировал, вдыхая наш весенний воздух:
- Товарищи! Какой воздух! Да вы же на курорте живете. Давайте работать, помогать перестройке. Я очень надеюсь на киевлян.
Что ж. Воздух был чист. И две недели мы помогали перестройке. До 26-го апреля.
А 26-го апреля была жара. Суббота. Все киевские пляжи облепили жаждущие первых весенних лучей. Каких? Конечно, солнечных. Кто из нас знал, что бывают и другие.
Пик киевской красоты - конец апреля-май. Каштаны, тюльпаны, сирень - и от всего этого - какой воздух! Как говорил наш бывший Президент.
В субботу я ходила по базару, вдруг услыхала это слово. Бабки шепотом по рядам передавали друг другу:
- Взрыв!
- Какой взрыв? - я набивала рот кисло-сладкой капустой, расплачиваясь, спросила , между прочим.
- Какой еще взрыв?
- Кажуть, дiверсiя, - говорили бабушки, привыкшие верить, что взрывы бывают только от рук диверсантов и врагов перестройки.
- 3 Чернобиля нiхто на базар не приїхав. Там на станции щось бахнуло.
- На какой станции? - я с ужасом подумала о крушении поезда.
- На атомной, - бабушка крепко завязывала кулек с капустой и тихонько крестилась.
- А, - облегченно вздохнула я, - на атомной.
Ни атомной станции, ни атомной бомбы, ни атома вообще я не видела никогда, на уроках физики читала «Два капитана», стараясь никому не мешать. Ведь кроме физики было еще и обществоведение, где говорили о мирном атоме. Его я тоже не видела, но мирный - значит безопасный.
Пришла домой, бросила на пол авоськи и зашла к соседке.
- На базаре говорят, в Чернобыле взрыв.
- Где?
- На атомной станции.
Муж соседки носил погоны подполковника милиции. Слушать дальше она не стала, видно, физику учила хорошо, тут же позвонила мужу на работу. Соединять ни с кем не хотели, дежурный отвечал, что все в командировке.
- Он жив? - кричала соседка.
- Конечно, жив, - спокойно ответил дежурный, но с этой минуты началась для нас другая жизнь.
Средства массовой информации об аварии говорили туманно - впереди Первомай.
А западные радиостанции говорили четко: «Взрыв. Радиоактивное облако проплыло над Белоруссией, Прибалтикой и пересекло границу СССР».
Ночь была теплая, тихая, казалось, воздух наполнен только озоном.
А в нем уже было то, что мы не особо старались запомнить на уроках химии.
Всю следующую неделю акушер-гинеколог Таня не выходила из больницы. Из зоны привозили беременных женщин. Тысячи женщин - рыдающие, выкрикивающие проклятья, умоляющие - заполнили все городские больницы. Им делали аборты и искусственные роды. Днем и ночью.
Назавтра в аптеках исчез йод. Никогда не жившие в условиях повышенной радиации, жители пытались выпить сразу весь пузырек, чтобы защититься раз и навсегда. Но попадали потом в больницу совсем по другому поводу. В винных магазинах раскупили красное вино. «Каберне» стало самым дефицитным лекарством.
И город замер.
Тревога, информация, дезинформация, паника и благодушие слились воедино, и на вопрос: «Что будет?» - не мог ответить никто.
Сообщения диктора всегда заканчивались одной и той же торжественной фразой: «Создана правительственная комиссия».
Боясь паники, санитарные врачи предлагали нам чаще мыть руки, дольше мыть зелень. На пляже загорать предлагали. На песок ложиться не предлагали. Категорически ничего не запрещали, а все очень ласково, ненавязчиво.
Наслушавшись, каждый принимал личные меры:
- Всё закрыть! Детей и домашних животных на улицу не выпускать!
И только Киев на этом неблагополучном фоне был красив, как никогда.
Стояла необычная для апреля жара и непривычно выглядел пустой с наглухо закрытыми окнами город, город, который за свои полтора века никогда еще не был таким чистым: его мыли 24 часа в сутки.
Несмотря на просьбу Президента, киевляне перестали помогать перестройке сразу же после аварии. Наши руки были заняты телефонными трубками, транзисторами и даже переносными телевизорами.
(Продолжение в следующем посте)
