Горбачева теперь не догнать. Поэтому вдогонку. В конце ист | Кабинет Токмакова

Горбачева теперь не догнать.

Поэтому вдогонку.

В конце истории страны всегда приходит слабый правитель словно для того, чтобы убрать из многоточия две лишние точки. Киевская Русь кончилась хилым Мстиславом, Россия Рюриковичей - «скорбным главою» Фёдором Иоанновичем, империя Романовых - невнятным, очень домашним, бессильным Николаем. Советский Союз завершился на Горбачёве - говорливая тряпка, мелкий честолюбец, который за чужой титул «спасителя Европы» готов был пустить под откос миллионы своих людей. И если вначале Буш, а в конце Венедиктов говорили , что он прав - ему этого хватало.

Он начал с того, что превратил кухонную интеллигентскую болтовню в актуальный политический дискурс. На трибуны от яишенки и портвейна вызвали говорунов - завлабов, профессоров мутных наук, которые с хлестаковской лёгкостью в мыслях необыкновенной указывали, куда идти стране.

Прохода нет от этих начитанных болванов:
Куда ни плюнь — доценту на шляпу попадешь,
-Позвать бы пару опытных шаманов-ветеранов
И напустить на умников падеж!

Что за дела — не в моде благородство?
И вместо нас — нормальных, от сохи
-Теперь нахально рвутся в руководство
Те, кто умеют сочинять стихи. (с) Высоцкий.

Интеллигентам, проболтавшим страну на кухнях и пропевших ее у костров, показалось, что страну наконец возглавил один из них. И что кухня была на самом деле идеальной схемой государства, градом Китежем, который нужно всего лишь привести в соответствие с жизнью.

Начался эксперимент.

Закономерно начали не с магазинов, в которых не было еды - начали с издания чужих запрещенных книг - своих не было. Отныне можно было свободно купить Флоренского, Цветаеву и Ницше, что, как казалось, было уже громадным шагом на пути к свободе. На улицах разрешили ругать страну, Хазанов публично пародировал Горбачева, все падали от хохота, не веря своим ушам и обмирая от его смелости - вот она, свобода, дожились. Туалеты на вокзалах тем временем стали кооперативными и платными, что трактовалось как заря рынка и из этих сортиров стала незаметно восставать рыночная прослойка кооператоров.

Все это под рокот Горбачева - говорил он много, гладко, кругло, не шамкал - заслушаешься. Говорил он, правда, одно и то же, но какая разница, когда есть Флоренский и Цветаева. «Разрушать это и значит созидать». Этот пролеткультовский лозунг постепенно входил в сознание. А потом демократия, как и рынок, сами собой явятся на обломках тоталитаризма и плановой экономики, а нам останется только стричь проценты, сидя в теплом «общеевропейском доме»…

Не договаривали главного – что в общеевропейский дом возьмут не всех, а только избранных. На неудобные вопросы – ну хорошо, тоталитарную тюрьму разрушаем, а где тот дом, в котором жить будем – отвечали: «Вы что, против гласности? Свободы? Демократии? Это же новое мЫшление». Не смущало то, что в общеевропейский дом почему-то призывают войти дымящейся развалиной, которая непонятно зачем там нужна. В результате возникло месиво из лозунгов, странных поступков, речей, приводившее к диким результатам – но это никого не смущало, главное, что не было похоже на прежнее. При этом не все замечали, что вокруг возникает все больше выгодоприобретателей от ломки, что после закрытия десятка больниц открывается красивый особняк, но было не до того.

Тем временем на западных плакатах Горбачев изображался между Ганди и Черчиллем - три освободителя, хотя Ганди и Черчилль боролись с захватчиками и оккупантами, а Горбачев сдал им все и получил от награду. Ему это нравилось, а что думают об этом остальные, его не интересовало.

И когда все рухнуло окончательно, он спокойно отъехал в Германию, учредил фонды, завел особнячок – пришло время отдохнуть от трудов праведных. И чисто по привычке поддерживал здесь разрушителей - Муратова, Венедиктова и других.

И даже не понял, что произошло.