Вышел подкаст «Ученицы». У меня нет душевных сил его слушать. | я просто текст
Вышел подкаст «Ученицы». У меня нет душевных сил его слушать. Но я думаю, что мне стоит про него написать и его расшарить. И вот почему.
В «Холоде» недавно было что-то вроде тимбилдинга. Одно из заданий было таким: выбрать на каждые три года своей жизни какой-то предмет, который этот период воплощает или символизирует. С какими-то периодами у меня были проблемы, но предмет для 13-15 лет я написал сразу. Это капроновая куртка, сшитая для меня мамой. На спине у нее были приштопаны три буквы — ЛЭШ. Это была единственная фанатская атрибутика, которую я был готов носить в те годы.
ЛЭШ — это летняя экологическая школа; лагерь, где несколько сотен преподавателей и школьников жили месяц в палатках и деревенских спортзалах, и первые учили других всякому интересному: от филологии до цитологии. Я попал туда в 1997 году, после седьмого класса, после чего моя жизнь навсегда изменилась, причем к лучшему. Дома, в Обнинске, я ходил в отличную школу, но даже там среди детей была обычная культура, подразумевающая, что учиться — это некруто. Плюс я был маленького роста, худой, с большими ушами. С грехом пополам я кое-как встраивался в школьный коллектив, но трудно и местами поперек себя.
В ЛЭШе все было по-другому. Вся тамошная жизнь строилась вокруг курсов, факультативов и разговоров про науку и литературу. Стремиться к знаниям было круто. Умничать было круто. Вокруг были такие же люди, как я, — и им, как и мне, в библиотеке было лучше, чем на дискотеке. Мне были интересны они, и я был интересен им. В общем, у меня было чувство, что я попал в рай. Собственно, в моей голове картинка рая и до сих пор похожа на деревню Броди Новгородской области (там ЛЭШ проходил как раз в 1997-м).
Когда я вернулся домой после этого месяца, я рыдал в голос: хотелось обратно, а в обычную жизнь не хотелось. К счастью, уже в осенние каникулы можно было поехать на Осеннюю школу. А потом — на Зимнюю, на Весеннюю и опять на Летнюю. Примерно так прошли следующие 6-7 лет моей жизни.
ЛЭШ сделал меня тем, кто я есть, и это не преувеличение. ЛЭШ дал мне имя — я стал Шуриком именно там, в Бродях в 1997 году. ЛЭШ убедил меня в том, что я чего-то стою. В ЛЭШе я стал журналистом — в 1999-м, когда школа проходила в деревне Первомайское под Тамбовом, я запустил стенгазету «Сало» и стал ее главным редактором. Благодаря ЛЭШу я впервые услышал группу «Аукцыон», что в значительной степени предопределило интерес к словам и мыслям вокруг музыки. Благодаря ЛЭШу я поступил на истфил РГГУ, а не на журфак. ЛЭШ дал мне десятки друзей, с которыми я общаюсь до сих пор, хотя перестал ездить в ЛЭШ 20 лет назад (ни с одним из своих одноклассников по обычной школе я не общаюсь уже очень давно). И даже со своей будущей женой я познакомился именно в ЛЭШе в 2000 году. Влюбились друг в друга мы с Ниной сильно позже, но в свадебное путешествие поехали именно туда, на место знакомства, в деревню Вогнема Вологодской области.
Все это было, и все это для меня очень важно, и я очень благодарен всем, кто сделал это возможным. ЛЭШ — это очень большая часть меня, и очень ценный опыт, и его не отменить.
Но.
ЛЭШ строился наперекор обычным школьным иерархиям, правилам и законам. «Дети» и «взрослые» здесь находились в отношениях неравных, но намеренно дружеских, тем более что граница была проницаемой: вчерашние «дети», став студентами, приезжали в ЛЭШ уже в качестве «взрослых» — кураторов и преподавателей, которым было едва за 18 (собственно, я сам на первых курсах университета ездил на ЛЭШ как препод). Дистанция между ними была значительно и целенаправленно сокращена; все были друг с другом на «ты», вместе готовили, вместе ели, жили в одном лагере и так далее. Это сокращение дистанции во многом и давало тот живительный эффект взаимного интереса (вместо подчинения и обязаловки). И оно же создавало довольно специфическую культуру общения. Потому что если дети и взрослые — наравне, то они наравне во всех отношениях.
