Первая колонка для журнала, которую написал сразу, как в декаб | Терешковец.

Первая колонка для журнала, которую написал сразу, как в декабре прошлого года прилетел в Америку. Отдаёт романтизмом, но так и надо:

Уже две недели я живу как во сне. Странные ощущения, когда приезжаешь туда, откуда улетел пять лет назад без мысли о возвращении. В то место, которое когда-то звал домом.

Теперь это не похоже на дом. Я туристом ступаю по американской земле, верчу головой во всех направлениях. Мне нравится это чувство. Бессрочный отпуск, всё кажется другим, режим выживания забыт. В руках бумажная карта. Я, как ребёнок, хожу по улицам и восхищаюсь: «Как же красиво! Как необычно!» Местные улыбаются. Никто меня не понимает.

Я захожу в прачечную постирать вещи. Меняю пять долларов на двадцать звонких монет с изображением строгого профиля Вашингтона. Закидываю квотеры в монетоприёмник. Никого нет. Только три стиральные машины гудят уверенным ритмом. На старых настенных часах два дня, по радио играет Стинг. Поёт о том, каково ему, англичанину, в Нью-Йорке. Знал бы Стинг, каково мне, белорусу, в Сан-Франциско. Мне приходится каждые пять минут напоминать себе, что это не сон. Или всё-таки сон?

Пять лет мне снилось, как я снова сюда прилетаю. Вдыхаю знакомые ароматы, иду по знакомым холмам. Воздух влажный, слегка прохладный. На улице пахнет стиральным порошком, йодом и марихуаной, летают колибри. Я ищу свой дом и не нахожу ничего, кроме слишком необычной страны, раскинувшейся на многие тысячи миль на восток, юг и север. Слишком странной, слишком не такой, чтобы быть настоящим домом.

Это не значит, что я её не люблю. Наоборот. Люблю, как свою сумасшедшую любовницу из прошлого. Возможно, она залезла мне в карман, возможно, разбила мне когда-то сердце. Возможно, я был повергнут и покинул её в пылу страстей. Но я давно её простил, не держу на неё обиды. Она же сумасшедшая и не такая, как все. И по-прежнему люблю, хоть у меня давно уже появилась другая.

Незнакомцы говорят со мной о смысле жизни. Это эпицентр консьюмеризма, но, оказывается, далеко не всех здесь интересуют деньги, инвестиции и материалистический оргазм. Одна чернокожая женщина шестидесяти лет, сидевшая рядом со мной в ресторане с видом на Тихий океан, сказала, что дверь быстро открывается, но ещё быстрее – захлопывается. Поэтому нельзя быть настолько дураком, чтобы не наслаждаться своим коротким пребыванием в этой странной голубой комнате. Под комнатой она имела в виду, конечно же, Землю.

Меня бесплатно угощают чаем в Чайна-тауне. Потом в спа-кафе прямо за мостом «Золотые ворота» норовят бесплатно напоить травяным настоем. Мне делают сэндвич и не хотят брать за это деньги. И это – в самом чреве капитализма. Я постоянно ищу где-то подвох. Но его нет. Либо умственная миопия не позволяет мне его увидеть. Существуют люди, которым ничего от тебя не надо. Они могут тебя просто угостить.

В мыслях я сплю, но тело ощущает крайнюю реалистичность происходящего. Я вздрагиваю.

Мы встречаемся со старыми знакомыми, ходим по пляжам и фотовыставкам, говорим о времени, которое пролегло между нами. Никто из них не поменялся. Как будто я только вчера покинул американский континент.

Теперь пары этилового спирта меня не интересуют. Теперь я не увлекаюсь дурманом. Мне теперь кажется, что высшее искусство – это дышать. И проникать всё глубже в себя, удивляясь тому, что у человеческой природы не может быть дна.

Стинг замолк. Его место в колонках занял Пресли. Начал крутиться ещё один барабан стиральной машины – с моими вещами. Здесь только в элитных комплексах у людей установлены в квартирах стиральные машины – остальные набивают мешки бельём и идут в такую вот ближайшую прачечную.

Я люблю самолёты и прачечные. И там, и там я почему-то резко становлюсь спокойным. Меня накрывает периной умиротворения. Всё в руках пилота и стиральной машины. Я лишь немой свидетель. Вижу, как вещи беспорядочно кружатся внутри, как пассажиры, подобно пчёлам, ищут свои места. В конце всё распрямляется, прилипает к стенкам барабана. Пассажиры рассаживаются.