#pomespenyeach Андрей Николев — псевдоним, настоящее имя Андр | Громкая держава

#pomespenyeach

Андрей Николев — псевдоним, настоящее имя Андрей Егунов. Он был филолог-классик, переводчик (участвовал, например, в коллективном переводе “Эфиопики” Гелиодора) — и тайный поэт и писатель; некоторые его произведения, в частности, роман “Василий остров”, до сих пор не обнаружены. Даже по этому стихотворению понятно, что литератором он мог быть только тайным. Арестован в счастливо ранние времена (как мой прадед) в 1933 году, после освобождения жил в Новгороде, но приезжал в Ленинград преподавать; попал в оккупацию, был вывезен в Германию, сбежал к американцам, был выдан русским, просидел еще десять лет в лагерях, вернулся в Ленинград, работал в Пушкинском доме, переводил, умер в 1968 году. *** У Щербакова есть довольно ранняя песенка под названием “Интермедия–4”, где куплеты рондически чередуют вопрос–ответ, и один из вопросительных куплетов начинается “Спроси меня, зачем унылой думою [sic] среди забав я часто омрачен”. *** Стихотворение Барковой полностью называется “В тихий час вечерней мглы…” (забыла, чье); вот каково приходилось людям до гугла! (Тем более она и цитату помнила с ошибкой.) Источник — следующее стихотворение. *** Дальше следует небольшая подборка Некрасова к двухсотлетию со дня рождения. У всех нас, я думаю, есть воспоминания о том, как нас мучали школьным “демократическим” (или даже “революционным”, хотя вот уж чего не было) Некрасовым, и как большинство из нас от этого так и не отошло. А зря. Мне бросилась в глаза одна причудливая вещь, и не помню, чтобы я про это где-нибудь читал (хотя, скажем, Гаспаров не мог этого не заметить) — для Некрасова в среднем не очень характерна композиция стихотворения нового времени, типа “рамка” или “ударный конец” — и он очень часто пользуется композицией, более типичной для античности, для какого-нибудь Горация — ударное, иногда ударнейшее начало и постепенное или резкое схождение на нет. Так не всегда — но несопоставимо чаще, чем у других русских поэтов XIX века. “Мы с тобой бестолковые люди” — попытка семейной автотерапии. “О письма женщины нам милой!” — трогательное стариковское брюзжание тридцатилетнего. “В столицах шум” как раз хорошо иллюстрирует композиционную идею — как многое у Некрасова, оно еще и кончается многоточием, одним из его излюбленных знаков препинания (недавно Дмитрий Сичинава показывал н-грам по многоточию в русской поэзии, и его доминирующие позиции приходятся как раз на время творчества Некрасова). “Дома — лучше!”, как ни трудно в это поверить, изучается иногда как реальное прославление родных осин; я нашел такие примеры в сети и просто не мог прийти в себя. Очередное доказательство того, что ирония на русской почве не живет. В общем, это все очень хорошие стихи, правда. *** Моя любимая история даже не про Некрасова, а про дух Некрасова, носившийся в давние времена над водами — про то, что в незавершенной поэме римского поэта I века н. э. Стация “Ахиллеида” Ахилл рассказывает, чему учил его кентавр Хирон. А учил он его, например, ardentesque intrare casas peditemque volantes / sistere quadriiugos, “в горящие входить дома и пешим летящие останавливать квадриги”. Насколько я помню, Всеволод Зельченко и Роман Шмараков изучали этот вопрос подробнее и пришли к выводу, что никакой непосредственной связи, даже через какой-нибудь новоевропейский перевод, тут быть не может; как высказался Андрей Андрианов, это просто основные опасности на селе в мирное время — пожар и понесшие лошади.