ЗАБРАТЬ ВСЕ КНИГИ БЫ ДА СЖЕЧЬ: КАК СЖИГАЛИ НЕЖЕЛАТЕЛЬНУЮ ЛИТЕР | Громкая держава
ЗАБРАТЬ ВСЕ КНИГИ БЫ ДА СЖЕЧЬ: КАК СЖИГАЛИ НЕЖЕЛАТЕЛЬНУЮ ЛИТЕРАТУРУ В ДРЕВНЕМ РИМЕ
Уничтожение “неправильных” книг кажется нам в первую очередь нацистской практикой. Действительно, Немецкий студенческий союз (Deutsche Studentenschaft) в гитлеровской Германии с большим подозрением относился к любым книгам большевистских, еврейских, а потом и просто без достаточного энтузиазма относившихся к нацизму авторов — писавших не только на немецком, но и на французском, английском, русском языках. Самая масштабная их акция состоялась 10 мая 1933 года на площади у оперного театра в берлинском районе Митте, когда было сожжено больше 25 тысяч томов “антинемецких” книг.
Но, к сожалению, таким поведением отличались не только нацисты. Что подобная практика всегда маячит где-то на периферии сознания у любых охранителей видно из слов Фамусова в комедии А. С. Грибоедова “Горе от ума” — больше чем за сто лет до Гитлера:
С к а л о з у б
Я вас обрадую: всеобщая молва,
Что есть проект насчет лицеев, школ, гимназий;
Там будут лишь учить по-нашему: раз, два;
А книги сохранят так, для больших оказий.
Ф а м у с о в
Сергей Сергеич, нет. Уж коли зло пресечь:
Забрать все книги бы да сжечь.
Книги сжигали в Древнем Китае; император Константин боролся в IV веке н. э. с еретиками-арианами при помощи, в числе прочего, сжигания их книг; в XIII веке так называемый “Парижский диспут” завершился сожжением 24 телег еврейских богословских текстов; в XVI веке испанцы массово жгли манускрипты ацтеков и майя; после акробатического отречения Генриха VIII от католической церкви труды католиков были преданы огню в Англии; в 1812 году, ненадолго захватив город Вашингтон, англичане сожгли содержимое библиотеки Конгресса.
Но одним из первых примеров этой практики в европейской истории были репрессии, которые проводил император Август.
Август тем самым отходил не только от традиции относительной свободы слова, характерной для республиканского Рима, но и от поведения своего двоюродного деда и приемного отца Гая Юлия Цезаря: тот мог огрызаться на критиков или спорить с ними, но не предпринимал решительно никаких попыток заткнуть им рты. При Августе же свободное распространение сенатских новостей — а Сенат по большей части состоял из сословия, недовольного новыми порядками — было запрещено. От этого оставался один шаг до силовых методов.
И они не замедлили появиться. Для этого были использованы два старинных юридических образца, которые, однако, до сих пор никогда не применялись ради подавления инакомыслия. Один восходил к самым древним, почти полусказочным римским юридическим практикам, так называемым “Законам двенадцати таблиц”, и запрещал клеветнические высказывания. Другой был законом об оскорблении величия (которым, кстати, Пилат пугает Иешуа в романе Булгакова “Мастер и Маргарита”); впрочем, по старым правилам наказанию подвергались только действия, возникшие в результате подстрекательства — например, мятеж, взяточничество, восстание; Август впервые направил юридическое наказание и на сами слова, даже если за ними ничего не следовало.
Одним из первых пострадавших от новой метлы стал оратор и писатель Тит Лабиен. В Риме была очень знатная и знаменитая семья Лабиенов, но этот человек к ней, видимо, не принадлежал — он был очень беден, славился своей непреклонностью и приверженностью республиканским идеалам, ругал новые порядки налево и направо и за это был прозван не Labienus, а Rabienus — “бешеный”. Официальное постановление Сената приговорило всю литературную продукцию Лабиена — речи, трактаты, записки — к сожжению, “новому и необычному способу наказания за ученые труды”, мрачно замечает литератор Сенека-старший. “Счастье для публики, — продолжает он, — что эта жестокая манера наказания за талант была придумана после времен Цицерона; представьте, что бы случилось, если бы во власти триумвиров [претендентов на высшую власть в Риме] было запретить даже Цицерона? Что ж, стоит радоваться, что подобное истребление дарований началось только в эпоху, когда дарований почти не осталось”.
