печенье из Донского монастыря - мое личное печенье Мадлен. Каж | Шхуна Ганжа

печенье из Донского монастыря - мое личное печенье Мадлен. Каждый, кто впервые видит на его пакетике слово "печенье", не верит своим глазам и переспрашивает "это печенье?!". По форме оно напоминает мятные пряники, но не нынешние - с глазурью, сбалансированным вкусом и равновесием антислеживательных и скрепляющих веществ, а советские типа "Невских" - тускло-бледные, матовые, с резковатым, но в то же время обидным для вкусовых рецепторов бедным невыразительным вкусом, быстро засыхающие до каменного состояния и наотрез отказывающиеся потом размокать в чае или молоке, становясь вечными. Название у монастырского печенья - "постное" или "печенье", а что в точности из этого считать названием, никто не знает. Вам, конечно, интересен их вкус. Во вкусе чувствуется ровно всё то, из чего они состоят - растительное масло, мука, вода и совсем немного мака. Мака так мало, что он образует как бы узор звездного неба в средней полосе, когда каждая звезда наперечет, а часть звезд - не звезды вовсе, а фонари вышек или огни самолетов. Вкус сладковатый и в то же время пресный, похоже что тесто было ошпарено кипятком, поэтому сохраняет неравномерную непропеченость, отсутствие воздуха, и похоже на куличики из песка, сделанные слабой больной детской рукой. Но у печенья из Донского монастыря есть свой запах, взявшийся неизвестно откуда - то ли от соседства с какими-то вещами, то ли от впитывания запахов чьей-то старушечьей квартиры. Этими загадочными запахами была пропитана квартира Марфлеонтьевны - одной из тех древних дореволюционных старух, которых любила навещать моя мама, находившая покровительство и дружбу случайных людей, поскольку не было у нее ни своих бабушек, ни дедушек, ни теток - никого, кто мог бы рассказать ей об устройстве сложной городской жизни. Свой крошечный клочок коммунальной квартиры Марфлеонтьевна обставила древней кроватью с расшитыми подушечками и покрывальцами, древним столом с крахмальной скатертью, древним же буфетом и шкапом и еще чем-то древним. От Марфлеоньевны пахло нафталином, успокоительными каплями, травами, специями, корочками, маслами, розовой водой, ихтиоловой мазью, духами из флердоранжа и ладаном одновременно. Всем этим пахли пирожки, булочки и печенье, которые пекла для гостей Марфлеонтьевна. Слои и начинки ее угощений были так тонки, а сами они так крошечны, что само их поедание, удерживание в руках и разглядывание их на фарфоровых тарелочках было настоящим приключением. С 7 лет я много читала, но вся эта польская, чешская, английская, французская литература описывала места и местности, в которых я не бывала, а бывала я только в двух или трех тульских районах и даже Ленинград увидела впервые в 20 лет. Поэтому читала ли я Гюго, или Достоевского, или Диккенса, я мысленно открывала тугую скрипучую дверь старого темного дома, поднималась по чугунной лестнице, и тихонько садилась за круглый стол Марфлеонтьевны, где разворачивались нешуточные страсти из жизни литературных и даже оперных героев и пахло сладко-пресным нафталиново-ванильно-гвоздично-лавровым печеньем, олицетворявшим любую жизнь, кроме советской. Советскую жизнь можно было представить где угодно - и в школе, и у нас в пятижтажном дворе, и на пыльном подобии площади, где всегда лежал кто-нибудь пьяный и куда приезжала бочка с молоком. Остальная жизнь была там, где царил сложный запах забот полутораметровой сгорбленной всегда в белом платочке Марфлеоньевны, которую я иногда путала с древней Марькарповной, которая пахла немножко по-другому, потому что носила на толстых больных искривленных ногах дреание церковные книги моему насмешливому деду-переплетчику, чтобы он их переплел за 1 рубль или даже 3