Что такое Леонтьев? Фигура и гений в уровень с Ницше. | Das Russentum
Что такое Леонтьев?
Фигура и гений в уровень с Ницше. Только Ницше был профессор, сочинявший "возмутительные теории" в мозгу своем, а сам мирно сидевший в мирном немецком городке и лечившийся от постоянных недугов. Немцы у себя под черепом производят всякие революции: но через порог дома никак не могут и не решаются переступить. Полиция, зная, что "немецкая синица" моря не зажжет, остается спокойною при зрелище их идейного бунта. Чем больше профессора бунтуют у себя под черепом, - тем, полиция знает, страна останется спокойнее.
Леонтьев, идейное родство которого с Ницше гораздо ближе, чем далекое и даже проблематическое родство с ним Достоевского, - был не профессор, а глубоко практическая, и притом страстно-практическая, личность... Медик, гувернер, журналист и романист, дипломат, монах и, наконец, отшельник Оптиной пустыни, - он был, как сабля наголо: он не только "переступил бы порог" своего дома, но сейчас бы и бросился в битву, закипи она на улицах. С кем в битву? С теми же кумирами, которые разбил и Ницше. За какие идеалы? За те же, каким поклонялся Ницше.
Идеал Леонтьева - эстетическая красота. Но не в книгах (Ницше), -- а в самой жизни.
Леонтьев поклонился силе и красоте жизни, выразительности и мощи исторических линий, как новому "богу"... Ради него он от всего отвернулся. Сам ради этого нового "бога" он измял свою литературную деятельность и изломал свою биографию. Никто при жизни его не понимал, а по смерти его почтили... только "друзья". Но о них потом.
Ради этого нового "бога" красоты он разорвал с современною ему "утилитарно-эгалитарною" действительностью, с этой "пиджачной" цивилизацией, с этою культурою "черных фраков и туго накрахмаленных воротничков". Он из нее бежал... в монастырь. Он бежал бы в Афины, в общество Алкивиада, Аспазии и Перикла, но как это умерло и (по его мнению) было невоскресимо, то бежал в последнее убежище эстетики наших дней - в черный монастырь с его упорным отрицанием жизни. "Мантии монахов все-таки эстетичнее вицмундира чиновника и клетчатого пиджака берлинского или питерского буржуя".
Отрицание Леонтьева было практично, Ницше - только теоретично. Леонтьев перевел в жизнь свое отрицание, свою борьбу против текущей истории. Он, в самом деле, вышел из действительности: вот смысл его ухождения в монастырь. Ницше остался просто "германским литератором", преуспевшим по смерти до "европейского литератора"... Он очень хорошо уместился в рамках этой цивилизации, нисколько с нею не разойдясь. Отсюда и признание его, такое шумное и скорое после смерти, во всей Европе. Европа признала в Ницше "своего человека", хорошего буржуа и доброго лютеранина. Ведь "лютеране" иначе называются "протестантами", "протестующими". Ницше, как Байрон, как Руссо, как в молодости Пушкин, как всю жизнь Лермонтов, пел "демона" и протестовал против Бога и человечества; но обыватели с берегов Темзы, Шпрее и Невы добродушно хлопали по плечу Байрона, Гете, Пушкина, Лермонтова и Ницше, зная, что "свой своему глаза не выклюнет"... - "Ну, вот; и мы все в Бога не веруем и над христианством посмеиваемся в кулак, - говорили обыватели, пропуская "маленькую" за галстух, - у нас и Штраус, и Ренан, а теперь и вы, Фридрих Ницше, украшаете словесность".
Леонтьев натурою разошелся со всем и всеми... И ушел в монастырь. Это гораздо страшнее, гораздо показательнее. Здесь невозможно приводить доказательства из его книг, статей, писем, посмертных заметок. Но это был Ницше не в литературе, а Ницше в действии. То, что он остался отвергнутым и непризнанным, даже почти не прочитанным (публикою), и свидетельствует о страшной новизне Леонтьева. Он был "не по зубам" нашему обществу, которое "охает" и "ухает" то около морали Толстого, то около героев Горького и Л. Андреева
В.В.Розанов
