Когда-то давно, рассматривая фотографии одного из донбасских г | Утенок Пол Пота
Когда-то давно, рассматривая фотографии одного из донбасских городов, конечно, уничтоженного практически полностью за время войны, я приметил любопытное: планировка здания местной школы полностью совпадала с планировкой моего собственного места учебы. Разумеется, в этом нет ничего удивительного— однотипное строительство за годы советского владычества превратило большинство русских городов в однотипные лабиринты. Отдельным, и, может быть, одним из важнейших источников опыта для жителя СССР и его осколков была и остается школа, которая и являет собою концентрированное детство, оформленное государством в ступень жизни, на которой ребенка совместными усилиями назначенных людей превращают в "человека и гражданина".
Думается, что и в той школе тоже был свой Владимир Игнатьевич — уставший преподаватель ОБЖ, меланхоличный прапорщик в отставке, периодически доводивший класс до исступления перечислением звездочек на погонах различных званий, и принадлежность оных погон была единственным различием между нашими Игнатьичами.
В донбасской школе, как и у нас, в кабинете литературы виселы портреты писателей — но у нас Пушкин и Баратынский смотрелись неприкаянно среди соцреалистических приспособленцев, певших оды цементу, у них же Шевченко вполне уживался с третьесортными местечковыми романтиками.
Наверное, там, в Донбассе, как и у нас, суетилась среди коридоров завуч в голубом пиджаке — ее комсомольский билет лежал в музее школы -- на фотографии она была молода и даже красива. Почему же ее излюбленным развлечением было стирание губной помады у девятиклассник с помощью дешевой, "наждачной" туалетной бумаги? Я помню выражение пьяного сладострастия, которое появлялось на ее лице всякий раз, когда Катя или Света возили по губам пролетарское средство гигиены. Кажется, на нее даже никто не злился всерьез; никто просто не мог рассмотреть в злобном существе подобия человека. К тому же, никто не наведывался в пыльный музей, и не знал, что когда-то завуч была красивой женщиной, а не комсомольским работником.
Заканчивая школу, никто из выпускников всерьез не надеется застать руины дома учения: а в Донбассе это массово происходило в две тысячи пятнадцатом году.
В любой школе всегда есть что-то, что оставляет добрые воспоминания. Причиной тому служит свет, который есть в начале всякой жизни, и сияет он даже среди завучей, тряпок и стенгазет. В смерть школы не верится, несмотря на то, что никакого бессмертия, там, конечно, не обнаружить. Именно там социальная мифология предстает в своем законченном виде, и отключить его можно, как оказывается, лишь уничтожив. Зеленый цвет стен вдруг становится цветом жизни: побеги растений превращают рекреацию в сад, и, кажется, это внушает веру, что когда-нибудь это место и правда оживет.
