«С тех пор, как единое, бытующее с древних времен, ощущение | Полка
«С тех пор, как единое, бытующее с древних времен, ощущение жизни распалось на две противоположности — полюс природы и полюс духа, с тех пор, как непосредственное, созерцательное бытие обрело самостоятельность и вступило в противоречие с духовным и внутренним миром, — появилась задача, осознание и попытки решения которой целиком захлестнули Новое время: задача обретения утраченного единства в обеих сферах жизни. Кажется, однако, что достижима эта цель, только если речь идёт о произведении искусства: только в нём естественная форма раскрывается как дух, воплощённый в наглядных образах, здесь его больше не оттесняет зримая природа, а его элементы формируют то же неразрывное единство, какое было присуще им до раскола, произошедшего в процессе исторического становления. Тем не менее, если взглянуть на Флоренцию с высоты Сан-Минато, обрамленную горами и пересеченную, точно живоносной артерией, Арно; если после полудня, напоив душу искусством в галереях, палаццо и церквях, пройтись по этим холмам вдоль виноградников, олив и кипарисов, где каждая пядь дорог, вилл, полей насыщена культурой и великими событиями прошлого, где дух, словно некая аура, окутывает землю, то возникает чувство, что противоречие природы и духа здесь ничтожно. Таинственное единство, которое, всё же, будто можно увидеть воочию, до которого можно дотянуться рукой, сплетает аромат земли и живые линии пейзажа с духом, выросшим из местной почвы, с историей европейцев, которые обрели здесь своё нынешнее лицо, с искусством, которое созрело здесь, подобно плоду.
Вероятно, нет другого такого города, где жизнь столь полно и совершенно была бы подчинена единому темпу. Нет ни вьючных животных, ни иных транспортных средств, которые бы, передвигаясь на разных скоростях, могли увлечь за собой взор, а гондолы плывут в темпе и ритме идущего человека. В этом и заключается истинная причина «сказочного» духа Венеции, ощущаемого всегда так отчетливо. Действительность постоянно пугает нас; душа, предоставленная самой себе или оказавшаяся под неким настойчивым влиянием, пребывала бы в равновесии, если бы из состояния покоя её не выводила смена ощущений, указывающая на внешнюю жизнь. Поэтому постоянные однообразные впечатления нас гипнотизируют, ритм, влиянию которого мы беспрерывно подвержены, погружает нас в полудрему иллюзорности. Монотонность всех венецианских ритмов не даёт нам тех встрясок и толчков, что так необходимы для полного чувства реальности, и приближает нас к сновидению, хранящему в себе лишь видимость вещей, но не сами вещи. Следуя своим собственным законам, душа достигает, подхваченная ритмом этого города, того же настроения, которое предлагает ей эстетический образ в объективной форме: как если бы дышали только поверхностные, только отражающие, только дающие наслаждение слои души, в то время как её истинная сущность отступила бы куда-то в сторону, словно погруженная в тягучий сон. Но пока эти смыслы, отрешенные от материй и движений подлинной жизни, составляют здесь нашу жизнь, она частично перенимает от них и лживость Венеции», — из эссе Георга Зиммеля о Флоренции и Венеции. В том же сборнике также были его размышления о Риме.
Эти и другие отрывки мы обсуждали на книжных встречах в Антипе. Еще был сборник «Памяти убитых церквей» Пруста и «Похвала тени» Танидзаки. Сегодня — новая встреча.
К ней ничего не нужно читать, просто приходите, начинаем в 19:30.
