Тридцатая годовщина сегодня. Лучше Алексея Васильева о Меркью | Постмузыка
Тридцатая годовщина сегодня.
Лучше Алексея Васильева о Меркьюри на русском пока никто не написал — и это, разумеется, не комплимент местной критике. Не только потому, что времена того текста прошли, или же ещё не настали — культура отмены (в широком смысле) действительно прошла мимо покойного, да возвращаться к нему не собирается — но ещё потому, что тезис «смерть Меркьюри важнее жизни» за эти пять лет так и остался нераскрытым, а это большая досада.
Впрочем, языком этой досады, скорее всего, во мне говорит человек, которому в десять лет купили кассету с сольными песнями исполнителя и для которого Radio Ga Ga стала футуристичным саундтреком чуть более раннего детства — не говоря о том, что есть у этого человека во взрослой жизни такая, гм, постыдная привычка по большим праздникам возвращаться к последним клипам Queen да досадовать, что первое видео группы, снятое после постановки Меркьюри диагноза, как нарочно давит на контраст со всеми памятным ловким усачом: рубашка теперь висит, а новая щетина ещё не научилась быть элегантно маскирующей растительностью. То есть, как видно, вторая постыдная привычка — мерить по одёжке — по-прежнему на месте.
На закономерный немой вопрос (а как эту глыбу ещё измеришь?) и ответить будто нечего: молчаливая борьба героя с собственной смертностью через стиснутые зубы и во что бы то ни стало натянутую рубашку как-то сразу отбрасывается ненужной уликой. Но, может быть, есть место допущению, что из 2021 года его молчание стоит тысячи (пере)сказанных всуе слов? Со времён васильевского текста глаголы «кичиться» и «лечиться» перестали стыковаться лишь по принципу аллитерации во фразах беспардонного журналиста: мир, кажется, только теперь и делает, что кичится собственным лечением — в исповедальных заметках на фейсбуке, в помпезных подписях к инстаграм-фотографиям сильных духом и всё преодолевающих людей. Фредди Меркьюри среди этого великолепия оказывается парнем, который просто пытался любить жизнь безо всякой рефлексии — и потому стремится развлечь народ доступным в те годы инструментарием, а под конец жизни лишнего ему ненароком не наговорить.
Меркьюри в здравии — несомненно, явление того же порядка, что, допустим, тик-ток, и рефлексы у публики вызывает схожие: вечные, эдакий континуум смеховой культуры. Меркьюри у одра остаётся столь же вечной стигмой — неспроста ли история его ухода из жизни вызвала движение, сопоставимое по вектору и внутреннему накалу с антиваксерами? Сейчас, к всеобщему спокойствию, вроде более-менее сошлись уже, что солист Queen жил грешно, право на то имея — и умер, может быть, не смешно, но последним точно посмеялся.
Спич в предсмертном заявлении о «слухах, циркулировавших последние две недели» — притом что хоронили Фредди уже года четыре — по-прежнему вызывает противоречивые чувства. Можно счесть его уход от прямого признания уходом от ответственности — но можно ли осуждать за такое человека, взявшегося за роль живого факела? Публичный разговор на тему собственного тления может вестись и катакомбно, что Queen нам своей позднейшей клипографией прекрасно доказывают.
«Look up here, I'm in heaven», — выкладывают они более поздние слова Боуи восьмидесятническими старпёрскими лозунгами. «Oh, we'll keep on trying // 'Till the end of time», — под восьмидесятнические старпёрские лозунги Меркьюри цепляет маску на уже заражённое лицо, и это не «лицо трагедии под названием XX век» — но лицо человека под прицелом, в веке двадцать первом пристально наводящимся на любого. И ни Фредди Меркьюри, ни этот любой не могут дать универсальных советов по тактике поведения. Хотя попробуем всё-таки: пытаясь стать голосом эпохи, сильно рискуешь остаться без голоса собственного — я уверен, что фразу show must go on покойный пел абсолютно честно, а ведь сам того не желая выдал повесть о пыточном колесе, не способном (как там у Летова?) обратиться вспять. Шоу должно продолжаться, огонь должен жечь, а грим должен течь — в чём Васильев точно ошибался, так это в том, что столь уж принципиально, какое тысячелетие на дворе.
