Проштудировал тут «Едва слышный гул» Анатолия Рясова — и это к | Постмузыка
Проштудировал тут «Едва слышный гул» Анатолия Рясова — и это книга, точно достойная выписанных ей комплиментов.
К прошлой книге из той же НЛО-шной серии, «Звук» Мишеля Шиона, я даже подступаться побоялся — потому что в последние годы выпал куда-то к эмоциональному слушанию, не предполагающему внимания к занудной природе звуковых колебаний; просто бесконечный лабиринт меланхолии и триггеров, тонны музыки в диапазоне от любимой в детстве до той, что была в моей юности «нежелательной», так как отправляла в мир слишком уж шаблонных пубертатных переживаний — хотя спустя годы обнаружилось, что в ней и не было радикального отрыва от переживаний чуть более взрослых (см. Deftones какие-нибудь). Чтобы вырваться из подобных трущоб ностальгического тинэйдж ангста, куда лучше подходит, разумеется, путешествие, по уровню результативной тщетности сопоставимое.
В «Едва слышном гуле» Рясов ставит философские концепты на службу энциклопедизму и делает ловкий экскурс по известным тупиковым оппозициям: слухового и визуального, семиотики и феноменологии, звука живого и записанного, речи и письма, шума и тишины (и того, что между ними) — умудряясь ни на одной из стадий не заплутать. Такой исход становится возможным благодаря тому, что у автора изначально нет неразрешимых противоречий: докоммуникативное для него весомей коммуникации, и это первое плохо поддаётся познанию (да и незачем, как говорит цитируемый в соответствующем месте Хокинг); в общем, пока в молодой дисциплине sound studies каждый пытается занять свою высоту (см. многочисленные отсылки в «Гуле» к современным исследователям звука: О'Каллагану, Младену Долару, тому же Шиону), появляется некто над схваткой и зорко созерцает.
Впрочем, в книге Рясова мне всё же не хватило внимания к эмоциональной стороне слушания — или, точнее, вслушивания, попыткой онтологии которого повествование заканчивается; да, есть сильный (хотя и слишком очевидный) пассаж о том, что люди в безэховых камерах, скорее всего, сходят с ума по причине столкновения с чистым докоммуникативным, но это всё совсем не то. Есть всё-таки достойные несколько иной глубины анализа ситуации, когда вслушивание становится физически невозможным ввиду слишком сильных связанных с этим конкретным набором звуков переживаний прошлого — то, о чём я пытался сказать по итогам переслушивания альбома Talk Talk. Но понятно, что это вопрос уже другого порядка и по другому адресу; в рамках взятой им оптики Рясов высказывается весомо: там, где по каким-то причинам нет места полному проживанию звука в реальном времени, остаются память и механизмы, позволяющие, например, композиторам переживать внутренний экстаз ещё в процессе сочинения.
Любой опыт — это, в конечном счёте, выход от себя к себе. Необязательно к себе, открывающему новое — возможно, просто переоткрывающему хорошо ему известное. В этом смысле книга Рясова оказалась вещью достаточно душеполезной, чтобы повторить: проживание звука — это то, что происходит на стыке индивидуального с обусловленным; на этом стыке, скорее всего, и рождается столь желанный нами едва слышный гул.
