Взыскательная публика неоднозначно отнеслась к проекту Георгия | PhilosophyToday
Взыскательная публика неоднозначно отнеслась к проекту Георгия Чернавина «Философия тролля». Некоторые коллеги опубликовали свои отзывы на книгу. Вот, в частности, отзыв Наталии Артеменко, а вот Евгения Блинова.
С разрешения автора мы публикуем отзыв Михаила Маяцкого:
«Эта книга посвящена встроенным мнениям – тем, которые принимаются в готовом виде и принимаются за свои» — эта центральная тема атакована, на мой взгляд, без достаточной рефлексии над самими понятиями «своего» и «чужого», которые употребляются как надежные категории, позволяющие Вам [Георгий] размышлять и исследовать изучаемый феномен. Можно ли вообще иметь строго и чисто «свое» мнение? (Вы на этот имплицитный вопрос имплицитно же отвечаете решительно положительно. Но уже Витгенштейн был менее решителен. И, конечно, французы. Не говоря уже о всей психо- и социолингвистике. Вы пишете, например, в одном месте о сомнении комментатора, «он ли автор мнений». Даже в литературоведении, как Вы, конечно, знаете, понятие авторства перестало быть бесспорным. Ну а уж в контексте Вашего исследования и подавно.
Ваш главный герой – тролль – то наделяется субстанциальностью/субъективностью, то лишается ее. А может быть он не «существует»? Я имею в виду – как entity. На работе он, ну скажем, тролль (просто как разновидность bullshit jobs), а вне службы нечто другое. Единство здесь чисто телесное. Иными словами, это маска. А Вы размышляете: а вот когда эта маска возвращается домой и т.д. Это всё равно как, вернувшись с балета «Лебединое озеро» раздумывать, на каком озере живет Одетта и куда она возвращается после спектакля.
Очень глобальное возражение: очень сомнительно, насколько возможно обсуждать всю эту проблематику, не ставя политические вопросы.
Сам способ выделения Вами особых терминов (курсив, астериск) совсем не невинен. Как если бы можно было избежать многозначности слов, фиксируя какой-то их специальный смысл, для которого сгодятся и явно малоудачные слова, подобное «диковинному носителю мнения». Ну, действительно, кажется, что не стОит биться над словом, раз Вы пространно оговариваете, какое значение читатель должен иметь в виду.
К «недобросовестной вере» у меня тоже вопросы: ведь тут привносится совесть! А этого нет ни у Сартра, ни просто в этом французском выражении (вообще во французском языке, можно сказать). Затем вы определяете его так: «Недобросовестное мнение* – это когда я (безо всяких колебаний) заранее знаю, что передо мной». Это просто портрет естественной установки. А mauvaise foi – это всё же нечто совершенно иное (и в обыденном языке, и у Сартра, при всей разнице между ними). Зачем тогда огород городить? Употребляли бы спокойно «естественную установку»!
Если бы я не пропустил позитивную часть, я бы в ней упомянул веселую разноголосицу, которой Вы выгодно разнообразите и оживляете иссушающий язык гуссерлевой «схоластики» (как ее называли уже ученики). Но позитив оборачивается негативом: мысли читателя нет возможности следить за Вашим фейерверком: Вы слишком спешите и многое важное не проговариваете; производите немало высказываний слишком «дерзких», чтобы их никак не пояснять и не подкреплять; увы, многое приводите и цитируете, потому что «красиво», а не чтобы добавить убедительности.
