'Бывший кулацкий дом' Виктора Астафьева (текстологический этюд | Олег Лекманов

"Бывший кулацкий дом" Виктора Астафьева
(текстологический этюд)
Какими же всё-таки нравственно искалеченными были даже самые лучшие советские писатели.
Вот я сейчас вожусь с длинным рассказом Астафьева "Фотография, на которой меня нет". Первая редакция этого рассказа была опубликована в 1964 году. Последняя – в 1996-ом.
Эта последняя редакция завершается горьким признанием в любви родной астафьевской деревне Овсянке – его "родовому, разорённому гнезду".
Понятно, что этих слов нет в первой редакции рассказа. Но зато там есть совсем другие слова.
Рассказ в первой опубликованной редакции начинается так: «Глухой зимою, во времена тихие и заснеженные, нашу школу, помещавшуюся в бывшем кулацком доме, взбудоражило одно важное и памятное событие» .
Больше тема кулачества в первом варианте рассказа не поднималась, однако необходимая вешка в зачине (дом был кулацким, а теперь в нем разместилась советская школа) все-таки была выставлена.
В итоговой версии рассказ начинается так: «Глухой зимою, во времена тихие, сонные нашу школу взбудоражило неслыханно важное событие». Как видим, упоминание о «бывшем кулацком доме» было из первого абзаца изъято. Но этого мало! Большой фрагмент о раскулачивании, появившийся в последней редакции рассказа, открывается следующим образом: «Кстати говоря, дом, приспособленный под школу, был рублен моим прадедом, Яковом Максимовичем, и начинал я учиться в родном доме прадеда и деда Павла».
То есть «бывший кулацкий дом», оказывается, был малым «родовым», а впоследствии впоследствии «разорённым» и превращенным в школу «гнездом» семьи Астафьевых.
Я бы очень многое отдал, чтобы понять, зачем автору понадобилось ритуальное упоминание о "бывшем кулацком доме" в первой редакции "Фотографии". Что это за мазохизм такой удивительный?