2019-11-28 15:50:51
В подкасте Heavyweight есть выпуск, посвященный фильму «Русский ковчег». Или точнее — одной-единственной сцене в этом фильме.
Ведущий подкаста Джонатан Голдстайн рассказывает, как в начале нулевых жил в Монреале и работал кинокритиком в местной газете — писал рецензии на иностранные фестивальные фильмы. Одним из этих фильмов был «Русский ковчег» Александра Сокурова — самый амбициозный проект начала XXI века. 300 лет российской истории, снятые одним дублем, 90 минут без единой монтажной склейки. 33 комнаты, почти 200 актеров, 2 оркестра, 50 гримеров, 65 художников по костюмам.
То было время, рассказывает Голдстайн, когда режиссеры соревновались, у кого сцена длиннее. Пол Томас Андерсон снял одним дублем сцену на дискотеке — 2 минуты 54 секунды, Мартин Скорсезе в «Славных парнях» поставил планку в 3 с лишним минуты, были еще попытки, менее известные и успешные. А потом в 2001 пришел Сокуров и сказал коллегам «подержите мое пиво» и снял целый фильм за один, так сказать, присест.
К съемкам готовились 2 года, у Сокурова была только одна попытка — 31 декабря 2001 года Эрмитаж закрыли всего на один день, чтобы снять фильм. Закрыли впервые с 1949 года.
На протяжении полутора часов камера скользит из одного зала галереи в другой, и в каждом зале актеры разыгрывают сцены из истории России. В одном из последних залов оркестр играет «Мазурку». Десятки людей в костюмах начала двадцатого века танцуют под музыку.
А потом, говорит Голдстайн, происходит
это.
Оркестр доигрывает «Мазурку», один из музыкантов откладывает скрипку, поворачивается и смотрит прямо в камеру.
Вся магия единой девяностоминутной бесшовной сцены рушится по вине одного скрипача, который, видимо, совершенно забыл, где находится.
И тут начинается история, которая тянет на отдельный фильм или роман — потому что спустя почти двадцать лет Голдстайн вспоминает о «Ковчеге» и понимает, что смотрящий в камеру скрипач все эти годы — как подавленный, вытесненный кошмар перфекциониста — не давал ему покоя, и теперь ему, Голдстайну, просто необходимо выяснить и понять, что думают об этой сцене — и о скрипаче — авторы фильма. Он достает номера оператора Тилльмана Бюттнера и самого Сокурова, те с удовольствием болтают с ним — и да, разумеется, они помнят скрипача, но никто не держит на него зла, все вспоминают съемки с благодарностью.
«Это самый поразительный опыт в нашей жизни».Вот тут Голдстайну бы и успокоиться, но нет. Он одержим проклятым скрипачом и хочет знать, — как? как так вышло? как вышло, что один неосторожный человек умудрился испортить самый амбициозный (ну, или как минимум самый дорогой) дубль в истории кино.
Гольдстайн пишет письмо в Мариинку (!), и ему отвечают, что да, мы знаем, о ком вы, вот его телефон.
Голдстайн звонит скрипачу — и выясняется, что тот — внимание! — вообще не в курсе! — либо не помнит, либо отрицает, что накосячил. И просто живет дальше.
В общем, потрясная история о памяти и одержимости — звучит как нечто из головы Чарли Кауфмана, не меньше.
Хотя нет, вру, конечно. Если бы это был сценарий Кауфмана, то в самом конце Голдстайн сквозь экран провалился бы в фильм «Русский ковчег» и прожил бы там все триста лет русской истории, в ожидании момента, когда можно будет за шкирку утащить проклятого скрипача из кадра. И умер бы от старости в одной из комнат Эрмитажа во время бала. Такой фильм я бы посмотрел.
287 views12:50
Н
