#носорог16 Иван Соколов о поэме Баррета Уоттена из нового н | Носо•рог
#носорог16
Иван Соколов о поэме Баррета Уоттена из нового номера «Носорога»:
Эта поэма, возможно, одно из самых значимых попадавшихся мне произведений мировой словесности, порождённых глобальной катастрофой прошлого года. Аналитичность и рефлексирующая заворожённость формой, которые у Уоттена были всегда, в этой поэме вдруг проникаются какой-то высокой вещунской нотой — неслучайно в этой хронике коронавирусной изоляции появляются фигуры шифровщика, оракула. В перевёрнутом «цейтноте» названия, позаимствованного у акварельной серии Хёх (см. фото), истекающий срок не поспевающей за самой собой модерности переворачивается в нечеловеческое «время нужды», одновременно оплакивая и прозревая возможность утопического снятия времени как такового. Жестокая и магическая темпоральность текста Уоттена видны и в его композиции, основанной на арифметической прогрессии дистихов в главах, разбухающих числом, но незыблемо удерживающих свои контуры: строка длится столько, сколько позволяет ширина страницы, анжамбеманов бояться — в сумрачный лес чтения не ходить. Как говорит о себе сама поэма, «В этом тексте головокружительно разворачиваются и, выходя за рамки, / освобождаются от причинно-следственных связей управляемые события письма». Ещё отчётливее проступает насилие «времени нужды» в собственно составе этой монтажной речи, где Витгенштейн и Данте едва ли не бесшовно перемежаются то с Лакановым семинаром по тревоге, то с документирующим испанку 1918 г. У.К. Уильямсом, то с авторским изложением сюжета последних просмотренных сериалов, то с воспоминаниями самой Хёх о её изоляции в нацистской Германии («Мое одиночество началось около 1937 года. Друзья уехали, и письма / к ним не доходили. Мои вещи больше не выставлялись и не публиковались. // Каждый был под подозрением. Мы прекратили всякое общение. Язык / был забыт; искусство зачахло. Малейшее вдохновение вызывало тревогу»). Стыкуясь в смежных строфах, эти исторические разрывы не столько накладываются друг на друга, сколько искривляют само время речи: «Так играют в наперстки с выводами, заставляя причину метаться от одного / наперстка к другому. Нам доступна лишь общая схема подобных событий». Как обнаружилось, поэма уже успела прийтись по сердцу русским блогерам своим «лаконизмом» — но не следует забывать, что сдавленная, вычисленная форма здесь едва ли не главная стена, о которую бьётся и разбивается мыслящее и чувствующее «я» говорящего. Найти точку свободы — или хотя бы утлый атом клинамена — в безвоздушном пространстве новых систем слежения, заключения и распределения: вот чем занят «недочеловек в маске и шляпе» (он же «знак грядущего социального порядка»). Рад был узнать, что вроде как молодое поэтическое поколение нашло опыт Уоттена достаточно вдохновляющим, чтобы решиться на свою версию коронохроник. Это, разумеется, лучшее свидетельство чрезвычайной значимости переводческого труда: поэма Уоттена настолько предельного свойства, что я уже было в ужасе готовился сдаться и засесть за её перевод самостоятельно, но тут, слава богу, выяснилось всё-таки, что этим уже занимается Екатерина Захаркив, чью работу потом ещё и мастерски отредактировал сам Снытко — по-моему, очень важно, что у русского читателя есть возможность ознакомиться с фрагментом поэмы в их интерпретации.
