Орки ликвидировали Мемориал. Одного из моих прадедов звали Ал | Нестерова.fm
Орки ликвидировали Мемориал.
Одного из моих прадедов звали Александр Захарович Корытный — это папа моей бабушки Тани. Она своего отца не знала — его арестовали в Ленинграде, когда он гулял с ней трехмесячной в коляске. Он сказал, что пока не отвезет коляску домой, никуда не пойдет. Чудо, но с ним не стали спорить.
Дома, конечно, была готова тревожная сумка — к этому моменту трое старших братьев Александра Захаровича уже были арестованы, его арест был вопросом времени.
Потом бабушку с ее мамой и старшим братом Юркой выслали из Ленинграда — как членов семьи врагов народа, но уехать они не успели, началась блокада. Затем эвакуация, во время которой чуть не потерялся брат Юрка.
Ба долго не знала, куда пропал ее отец, и для себя решила, что он погиб на фронте — для девочки, рожденной в 1940 году, разумное предположение. Когда бабушка уже училась в школе, учительница как-то попросила встать тех ребят в классе, чьи родные не вернулись с войны. Она встала.
Рассказали ей только в 56-ом году — после реабилитации, ей было 16 лет. В справке о реабилитации написано, что расстрелян, но правда почему-то вселила в бабушку веру, что отец жив и скоро вернется. Она рассказывала мне, как бежала из школы (а позже — из института) и представляла, что вот сейчас войдет в комнату, а там за столом сидит ее папа. Ба долго его так ждала. Перестала только после рождения первой дочки.
Потом у дедушки с бабушкой родилась вторая дочка — моя мама. Следующим поколением родились мы с сестрой Сашей, сестра Саша родила Егорыча, появилась сестра Полинка. Не могу сказать, что о загубленных в совке родных мы говорили постоянно — но мы все знали, что были людоеды и те, кого эти людоеды жрали. Егорыч, когда был совсем крошечный, узнав про сталинские репрессии, спросил, сам ли Сталин убивал всех этих людей. Ему ответили, что нет, только принимал решение, чтобы убил кто-то другой. «По-моему, это еще хуже», — сказал тогда Егор. Он еще в школе, кажется, не учился, но уже понимал все лучше, чем прокурор, который сегодня в суде заламывал руки, вопрошая: «Почему вместо гордости за страну, освободившую мир от фашизма, нам предлагают каяться за свое, как оказалось, беспросветное прошлое?»
Если бы это был хоть сколько-то настоящий прокурор, можно было бы сказать, что прошлое, в котором миллионы жизней и судеб загублены — повод вообще-то и покаяться, хотя речь и не об этом, а о том, что «мои — без вести павшие, твои — безвинно севшие» заслуживают хотя бы доброй памяти, чтобы за них было кому-то больно. Но это не прокурор, а пугало, которое поставили сегодня посреди здания Верховного суда позориться вместо тех, кто был настоящим инициатором ликвидации.
Постскриптум хочу сказать, что моя бабушка была самым жизнерадостным человеком на свете, она страстно любила все хорошее, что бывает в жизни — с блокадного детства и до самой смерти, хотя последние годы тяжело болела болезнью Паркинсона, болезнью, которая высасывает в первую очередь жизнерадостность. Маленькая я воспринимала эту жизнерадостность как встроенную в бабушку функцию, но все больше задумываюсь о том, что это огромный и важный труд — видеть лучшее и верить в лучшее, когда вокруг такой мрак. И я не знаю, что остается нам сейчас, кроме этого труда.
