За самолётом на Ворошилова зловещим красным горят буквы «Русск | Восьмое декабря
За самолётом на Ворошилова зловещим красным горят буквы «Русский Аппетит». Это один из сетевых киосков, круглосуточно торгующий жареными бутербродами и странными полуфабрикатами. В Воронеже таких сеток две — «русап» и «робсдоб», официально называющийся «Робин Сдобин», и между ними идет непрекращающаяся война. Я лично предпочитаю Робсдоб — местный кофе упарывает круче метамфетамина, а в бутерброд «Богатырский», кажется, кладут героин. Так что русап меня не интересует. Бегу дальше.
Прямо у Русского Аппетита припаркован сочно-голубой жигулёнок. За рулём, вальяжно высунув в водительское окно руку с тлеющей сигаретой, развалился облаченный в три полоски парниша. Свободной рукой принц Юго-Запада приобнимает свою счастливо улыбающуюся девочку. Это Воронеж, поэтому оба просто зашкаливающе симпатичные. Воронежский генофонд генерирует неприлично красивых людей. Здесь ходит городская легенда, что Пётр Первый в своё время привез сюда самых красивых девушек со всей страны. Легенда — блажь. Но представьте себе, насколько красивые люди должны жить в городе, чтобы там рождалась легенда, объясняющая их красоту.
Двое тощих шкетов, чуть менее симпатичных, чем парочка в Жигулях, стоят у окошка русапа. Они пытаются заказать какую-то хавку, но постоянно отвлекаются на движ по их правое плечо. Во мне просыпается инстинкт зеваки; я прыгаю дальше, ближе к остановке маршруток, желая осмотреть место проишествия.
У цветочного киоска кучкуются трое бугаев на бомберах и фулблэке. В свете фонарей на заднице бугая посмуглее предупреждающе бликует кожаная кобура казенного короткоствола. Подхожу поближе; при ближайшем рассмотрении, третий бугай оказывается серьезного вида женщиной с короткими светлыми волосами. Она мрачно курит и смотрит на предмет разборки — незадачливого бузотёра, закованного в браслеты и изящно уложенного на грязный асфальт. Ответственные за происходящее бомбероносцы куда больше походят на пожилых скинхедов, чем на представителей силовых структур. Блондинистый бузотёр капает слюной на асфальт и ревёт как Навальный после отравления Новичком.
Нащупывая в кармане собственного бомбера затёртую дебетку Тинькова, я запрыгиваю в пятидесятую маршрутку. В Москве маршрутки национализировали десять лет как, но генетическую память не пропьёшь, так что с моего языка моментально срывается знакомая формула — до цирка едете? Обгоревший под южным солнцем воронежец молча кивает; я прикладываю карту к терминалу у входа и цепляюсь за поручень. Двери маршрутки закрываются; рёв бузотёра замещается радио «Монте-Карло». Машина мчится по Моисеева под «Отшумели летние дожди» Шуры. Выхожу на перекрестке у всратого торгового центра, где местные темщики торгуют икеевской мебелью, перехожу через пару улиц и врываюсь в павильон у остановки на многополосном проспекте.
В павильоне контринтуитивно располагается пивнуха «Гринхэт», в которой мне предстоит ждать хозяйку квартиры в ожидании ключей. Гринхэт обзывает себя «демократическим пабом» — на самом деле это просто заштатная пивнуха, разливающая ноль-пять пивка за сотку рубасов. Очкарик с бейджиком «Паштет» на груди пробивает мне пинту. В колонках надрывается Алиша Кис со своими историями про empire state of mind и прочий Нью-Йорк. Я сажусь к окошку, пью хуёвый лагер и смотрю на несущиеся за окном пазики, такие же, которых в том месяце подорвали у Галереи Чижова.
Воронеж — лучший.
