Декстер — конечно, мощнейшее культурное явление, по нашим вр | Жизнь на Плутоне
Декстер — конечно, мощнейшее культурное явление, по нашим временам откровенно объемное, никакое «фестивальное» или «авторское» кино в ошметки ему не годится. Кто бы мог подумать, что из серии бульварных полицейских романов (когда со времени ФМ прошло уже несколько эпох) можно вырастить такое ветвистое ницшеанско-фукодианское высказывание. Легенду о Рыцаре с Кодексом, неизбежно деконструируемых.
Декстер в солнечной, летней своей ипостаси — чистый князь мира сего, сверхчеловек, не имеющий физических и моральных пределов, аполлонический художник, солярный брат Государства, восполняющий его дисфункцию (и являющийся остроумной персонифицированной пародией на государственное, организованное и легализованное, насилие) из чистой воли к власти (вилле цур махт). Власти над социальными нормами и телами, из которых сплетен Левиафан. Старый-добрый Декс — апологет чистой биологической власти, прямо как у Фуко: надзирать и карать тела нераскаявшихся грешников, вскрывать их покровы и члены, оставаясь неуязвимым и неуловимым.
Конечно «сверхчеловеческое» не перестает быть одновременно и просто или слишком человеческим, поэтому летнего Декстера флоридского периода донимала жажда диалога, понимания, влекшая его на поиски Двойника. По-простому говоря, любви. Двойник воленс-ноленс должен быть ровней, хотя бы по виду; в случае с Декстером таким же совершенным носителем концентрата власти, способным на трансгрессию (поэтому Декса интересовала криминальная среда душегубцев-коллег по хобби и призванию). Однако, здесь всегда зияла ловушка для любого великого художника — отсутствие ровни. Эрго «трагические одиночество и непонятость».
В зимней, лунарной своей ипостаси сверхчеловек по доброй воле сдался в плен норме, стал подлинным обывателем, под которого лишь гениально мимикрировал в солнечной фазе. Попытка поженить взявшие верх аполлонические инстинкты: выслеживать и карать, с логикой и волей социализации: привязанностью к сыну (биовласть над биовластвующим;) и филистерским бытом обледеневшего лимба — гнилого, как все без исключения во вселенной, глухого местечка, терпит фиаско. Едва разглядев подлинного Декса, его Демона, и родной сынишка-невротик, и любовница-легавая предстают холодными как лед автоматами нормы, и безжалостно с ним, как с абсолютным чужим, расправляются. Их мир без Декстера вряд ли станет более теплым, благополучным или осмысленным.
Декстер, понимая, что он — Анти-Анти-Эдип, совершает как бы по виду акт искупления — но искупать существу вне морали на самом деле нечего, к уберменшен неприменима категория «вины». Драматически и эмоционально слабо достоверная, скомканная и схематичная кульминация — законное следствие самооскопления, измены собственному гению. Декстер просто-напросто проиграл своему подлинному, скрытому за тысячей масок и неперсонифицируемому двойнику — Государству: десница угодила в тот же конвеер «очеловечивания», и сам Декс поехал под пресс. Коготок увяз, всей птичке пропасть, как говорил граф Т. Сверхчеловек умер.
