Берен, нахмурившись и слишком сильно сжав челюсти, следил за с | Нестандартный пейринг

Берен, нахмурившись и слишком сильно сжав челюсти, следил за своей драгоценной супругой.

Молодая жена сидела подле своей матери и спокойно с ней разговаривала, обменивалась улыбками и понимающими взглядами. Лютиэн расцветала, совершенно по-особому рядом с Мелиан.

Губы Берена печально искривились и он поспешил покинуть идиллическую сцену. Глупая зависть полыхала где-то внутри груди, свербя. Страшная тень царапнула давно зажившую рану.

Его мать…

Мама не была ему рада. Она очень любила отца, но странной, непонятной Берену любовью. Будто они всегда были рядом, но на отдалении. И мама считала, что в таком союзе не должно быть кого-то лишнего, кого-то третьего, то есть детей. Женщины дома Беора пили специальные травы, но Берен появился все равно, наплевав на все преграды.

Маленький, кричащий, беспомощный комок плоти. Появившийся сильно раньше всех сроков, который Эру обозначил для рождения детей. Ему даже имя не дали, не рассчитывая, что мальчик выживет.

Берен помнил лишь отчужденный взгляд напротив, когда она подталкивала к нему игрушку, как животному. Мерзкое и непонятное существо для нее.

Она не могла ни оттолкнуть его от себя, когда он искал ласки именно у матери, хватаясь за ее ноги, ни дать мальчику требуемого.

Берен помнил лишь хлесткие слова, комментирующие его речь, его заторможенность в учебе, нелестные буквы, которые сыпались на него градом. Любое движение вызывало усмешку, любая попытка петь — ядовитый комментарий. Для нее в нем всё было неправильным: то как он ел, то как он сидел, то как он держал спину, то как взмахивал мечом, даже улыбка ей казалась недостаточно настоящей, принадлежащей человеку, «будто волк скалишься». Из любви к ней, как к матери, Берен старался соответствовать ее указаниям, но отчаялся понять, где начиналась грань между материнским правильным и его неправильным, где начиналась она в его голове. Со временем ему пришлось придти к мысли, что все его существование является неприемлемым.

Берен не помнил, как научился стыдиться самого себя, но помнил, как сбегал подальше, чтобы огненный взгляд не буравил спину.

Все ему говорили, что она любит, как умеет. А Берену уже казалось, что холодная мать была бы гораздо понятнее, чем такая яркая любовь.

Берен не мог вспомнить, как она выглядела. Сознание услужливо стерло черты ее лица, фигуру и движения. Не стерло лишь брошенное в порыве гнева ругательство:

Проклятый ребенок! Тебя никогда не должно было существовать!

Даже, когда они все понимали, что больше никогда не встретятся — предстояло бегать по лесам всю короткую жизнь — мать не дала до себя дотронуться, взять за руку, попрощаться. Даже успела отчитать за слишком яркие эмоции для взрослого мужчины. Берен закрыл глаза руками. Он любил мать, любил сильно, но боялся ее тени внутри своей головы, потому что хотел детей. Конечно, об этом стоило поговорить с Лютиэн. Берен вообще не представлял, как у эльфов принято и могут ли быть вообще дети у бессмертной и смертного?

Тихо подошедшая супруга мягко прильнула к плечу и отняла чужие руки от лица.

Берен посмотрел на нее. Он был человеком и ему было страшно, ведь он не обладал мудростью, не обладал памятью первого народа. Он просто боялся стать таким же, как его собственная мать, не зная, как это можно было бы избежать.