Он садится перед ней на пушистый ковёр и с вопросом в рубиновы | Киришима Эйджиро

Он садится перед ней на пушистый ковёр и с вопросом в рубиновых глазах глядит снизу-вверх. Проходит пару мгновений, прежде чем девушка переводит взгляд на парня. И ещё несколько перед тем, как она наконец стягивает через голову объемную кофту и приподнимается, скинув спортивные штаны. Она не находила свое обнажение чем-то интимным, это было привычным делом перед врачами, одногруппниками и Сато, которая регулярно растирала её вонючими разогревающими и не только мазями.
Эйджиро приподнимает уголки губ и стягивает с одной щиколотки ярко-синий носок. Она поддается, но одно колено тянет к себе, ставя ногу на постель. Киришима держит небольшую ступню в ладони и разрывает зрительный контакт.
Он тянет резинку бинта и аккуратно распутывает его, тур за туром снимая с кожи, от середины голени до самой стопы, пока наконец полностью не откладывает его в сторону.
На её косточке с обеих сторон сухая кожа, на щиколотке и своде стопы наоборот – растертая до болячек. Пальцы через один перемотаны белой лентой пластыря, кое-где разливаются под кожей небольшие синяки. Он не сдерживается – касается сухими губами рядом с выпирающей головкой берцовой кости и ловит её мурашки.
У неё ноги – и не только – в совершенно ужасном состоянии. И ведь небольшие, пусть не самые узкие щиколотки, но аккуратный свод, небольшие длинные пальчики, ей бы ходить только по бархатным коврам.
Но ходи она по бархатным коврам, они, скорее всего, никогда бы и не встретились. Киришима не влюбился бы в её непокорность, не любовался бы простотой и не целовал бы потрескавшиеся губы. Она – такая какая есть, со всеми своими загонами, проблемами, агрессией и нежными чувствами глубоко внутри, она такая. Своя. Любимая. И он покажет ей это, покажет и докажет, и скажет ещё не одну сотню раз.

— Жутковато, правда? — она не улыбается, не кривит губы в ухмылке.

Только стягивает второй носок и разматывает второй бинт, являя разлившийся на голени крупный синяк. Тут дела обстоят чуть лучше, но повреждения берут не количеством, а качеством. Киришима не упрекает её за такие слова по отношению к себе, только снова касается губами. Сначала – синяка, потом обтесанной ровно над срединной костью нежной кожи.

— Болит? — спрашивает он и поднимает свои ярко-красные глаза.

Она замирает и вглядывается в них. Практически такие же, как у Кацуки. Но только по цвету. У Киришимы они – большие, широко распахнутые, с милым шрамиком на одном веке. У Бакуго же миндалевидные, лисьи.

— Болит.

Скудный их на первый взгляд диалог содержит в себе целый шторм слов и эмоций. В этом коротком «болит» Эйджиро видит и понимает, что это для неё уже рутина. Она даже не уделяет внимания таким мелочам – синяк и синяк, ну и царапина. Что их, мало что ли? Одной больше, одной меньше. Не суть важно.
И тем не менее, он качает своей лохматой красной головой.

— У тебя есть свой фан-клуб
.
Она прыскает, смешно морщит нос.

— И что там пишут? — тянет к нему ладонь и зарывается в мягкие алые вихры.

Герой прикрывает глаза и прислоняется щекой к её коленке.

— Что ты младшая сестра Кацуки. И что мы красивая пара. Фотографии постят. Истории выдумывают.

И, казалось бы, будто не было перед ними много месяцев напряжения, недопонимания, ссор и прочего.

— Кошмар, — девушка фыркает, — У меня с этим грубияном из общего только ты.

Киришима улыбается – тепло и солнечно. Так, как может только он. Так по-своему. И она поднимает уголки губ в ответной улыбке.

— Я думаю, вам надо пообщаться поближе.

Эйджиро поднимается с пола совершенно по-свойски вытаскивает из-под подушки на её кровати комплект не то пижамы, не то просто домашней одежды. И пока Т/и пытается сообразить, в чем дело, он уже натягивает на неё огромную футболку, явно принадлежащую ему.

—У меня дома ты всегда педантично складываешь вещи под подушку. Было несложно догадаться.

Герой снова улыбается и садится рядом. Она же закатывает глаза и толкает его в грудь.

— Замечательно, а теперь дай мне отдохнуть и побудь дакимакурой.