«В тот момент моей жизни я был что называется «богатым и знаме | ЮЛИЯ МЕНЬШОВА

«В тот момент моей жизни я был что называется «богатым и знаменитым».
Во многих театрах Союза шли мои произведения, я писал музыку к трем-четырем фильмам в год, меня показывали по телевизору.

Однажды летом, кажется, году в 1981, в моей московской квартире раздался звонок.
Приятель С. говорит:
— Слушай, старикан, тут приехала одна баба-композиторша из Мексики, не хочешь ее принять?
— Отчего же, — согласился я. — Веди.

В назначенное время в мою дверь позвонили, я открыл — на пороге стояли трое. Двое мужчин — один из них мой приятель С., второй — переводчик с испанского, и красивая дама.
Возраст ее поначалу был совершенно неясен, только потом, приглядевшись, я увидел морщины и подтяжки.
Особенно дезориентировали черные как смоль волосы, практически без седины.
— Знакомьтесь! — сказал С. — Это композитор Александр Журбин. — А это — наша гостья из Мексики госпожа Консуэло Веласкес.

Мы вошли в гостиную и сели за стол. Я налил чаю. Началось то, что американцы называют «small-talk» — по-русски «легкий треп»...
— Ну, а что вы пишете? — поинтересовалась г-жа Веласкес.
То есть как бы ритуал — выказать уважение, может, даже чего-то послушать.

Я стал несколько менторским тоном объяснять ей, что вот, написал я то-то, работаю над фильмом, а еще моя рок-опера уже сыграна более 2000 раз.
Тут давно отработанным жестом я достал свои пластинки и оставил ей автограф.
Был заслушан фрагмент из какого-то моего сочинения...

Теперь настала моя очередь спрашивать, и, чувствуя, что несколько «придавил» гостью своим величием, несколько покровительственно я спросил:
— Ну, а вы, так сказать, чем порадуете?

Консуэло тихо сказала, что пластинок у нее с собой нет и что она может только сыграть что-нибудь на рояле.
Села за инструмент и взяла несколько аккордов.
И вдруг заиграла: «Бесаме, бесаме мучо...»
— Да, да! — сказал я, — эту песню мы тоже знаем. Но это ведь аргентинская песня, а не мексиканская?
Госпожа Веласкес что-то сказала по-испански.
Переводчик перевел:
— Она говорит, что это ее.
— Что — ее?— не понял я.
— Ну, эта песня, — сказал переводчик.
— Как? — задохнулся я. — Ведь это же как бы народная песня. И потом она существует, кажется, с начала века…
Переводчик ничего не переводил, а Консуэло смотрела на меня, что-то беспомощно лепечущего; и, кажется, была довольна произведенным эффектом.

Тут надо пояснить. Дело в том, что в мире существует несколько мелодий, которые известны всем.
Их не так много — десять, ну двадцать.
И, конечно, в этом ряду одно из первых мест занимает «Besame mucho».
В каком-то смысле эта песня является визитной карточкой латиноамериканской музыки в мире.

В тот момент, когда Консуэло сидела и играла свою бессмертную мелодию на моем рояле, я просто потерял дар речи.
Но не надолго.
Когда она закончила, раздался «шквал аплодисментов»
А потом я не оплошал. Я встал на колени перед сеньорой Веласкес.
Я целовал ее руки.
Я попросил прощения за мой неуместный снобизм и покровительственный тон.
Я сказал, что для меня огромная честь принимать у себя такую великую женщину.
И попросил не обижаться на скромный прием.
Консуэло выслушала меня с улыбкой (переводчик, надеюсь, перевел все правильно, включая мою пылкую жестикуляцию).
Потом сказала, что она абсолютно не обижается, что она очень рада знакомству, и что все было очень хорошо.»

Александр Журбин