Война — это не только массовые убийства, бомбы и оккупация. Во | Irek van VR 👽

Война — это не только массовые убийства, бомбы и оккупация. Война — это вирус, ядовитые миазмы; нечто заразное, что разрушает и обессмысливает вообще всё.

Самое невыносимое, что она убивает всякую надежду на возможность любви, заботы и гуманизма. Она достаёт из нас худшее — всю гнилость, подлость и злость.

И я не хочу присваивать себе эту войну или выставлять себя жертвой. Тем более, у меня паспорт страны-агрессора, и я всё ещё [зачем-то] живой — в отличие от многих украинцев.

Но так или иначе, война повлияла на бесчисленное количество тел по всеми миру — даже на те тела, что находятся в относительной безопасности. И моё тело — это единственная доступная мне реальность. И я не могу не говорить о ней или через неё.

Метастазы войны отравили моё тело и всю ту «личность», которую тело привыкло вмещать, нести и играть. Кажется, что я, как человек, осквернен — и поэтому противен себе. Кажется, что всё, чем я раньше был, не имеет больше права на существование.

И понятно, что наши тела не ограничиваются лишь телом физическим — мы продолжаемся через большие межчеловеческие сети и инфраструктуры, в которые мы встроены.

Смерти, вынужденная миграция, эмоциональная нестабильность, разница идеологий — есть уйма причин, из-за которых многие связи сейчас рушатся. Наши социальные инфраструктуры сыпятся к хуям. Размываются. Трещат. Разъедаются.

И не сравнивая свой опыт с чьим-то ещё, я замечу, что для меня этот ломающий опыт. У меня почти нет никаких близких тел «в зоне доступа»; я сейчас один, в чужой стране, и схожу с ума.

Хотя и бывают моменты, когда удается чувствовать себя почти нормально. Мгновения, когда ты будто попадаешь в отдельную, искусственно сконструированную реальность. Впрочем, даже эти моменты получаются рваными — ощущение нормальности в них нестабильно и постоянно рискует пресечься.

***
Женя рассказывает про секс со здоровым двухметровым пассивом:
Знаешь, в моем случае это как… ну как если бы чихуахуа ебал добермана…

Мы говорим на английском — русский теперь не кажется таким уж приемлемым. Но это даже помогает: когда я болтаю на чужом языке, то как будто могу дистанцироваться от той привычной и травмированной личности, которая формировалась через русский язык.

Пришло сообщение о воздушной тревоге, — говорит Женя. В его родном Днепре около 4 утра. Чуть позже я слышу отголоски какого-то взрыва через наушники.

— Блин, я его почувствовал… знаешь, это такое странное физическое ощущение…
— А это похоже на землятрясение? — растерянно отвечаю я. — Мне не с чем сравнить, но у нас тут недавно были толчки.
— Не совсем. Когда землетрясение, то толчок идет снизу. А когда падает бомба, то волна какой-то вибрацией проходит горизонтально земле, через стены и потом — через тебя.
— Получается, каждый взрыв буквально отпечатывается в твоём теле?
— Да. А тело… оно помнит всё. Думаю, у меня уже ПТСР.

Gurl, расскажи мне всё! — говорит чуть позже Женя, пытаясь узнать у меня подробности недавнего свидания.

***
Одна из доступных копинговых стратегий для меня — это хукапы. Через них я выплескиваю стресс. Но и не только: все эти встречи ощущаются так, будто я какими-то тряпками да огрызками пытаюсь залатать ментальные дыры в своем теле — в теле, которое разрушается от дефицита близости, окситоцина и заботы.

Я чувствую себя почти нормально, когда меня обнимают грузинские парни. Пока меня трогают, у меня получается быть здесь и сейчас — в «месте», где нет никакого больного безумного мира, где у тебя нет никакого прошлого, родины и травм.

Иногда я веду себя странно и даже отчаянно. Я действительно хорни? Или я на всё готов — лишь бы меня трогали другие тела?

>>>