И в завершение этого фортепианного марафона — рубрика «7 вопро | Фермата

И в завершение этого фортепианного марафона — рубрика «7 вопросов пианистам».

Отвечали: Влад Хандогий (р. 2001), Константин Хачикян (р. 1995), Константин Емельянов (р. 1994), Арсений Мун (р. 1999).

1. Когда и как вы впервые почувствовали, что игра на фортепиано — это ваше призвание и профессия, причем, возможно, на всю оставшуюся жизнь?

В.Х.: «Наверное после того, как выиграл свой первый по-настоящему серьёзный конкурс в Астане в 12 лет».

К.Х.: «Музыку я любил с самого детства. Со слов родителей, я стал напевать простые песенки даже раньше, чем начал разговаривать. Однако осознание того, что я хочу выбрать музыку своей профессией и связать с ней всю свою жизнь пришло значительно позже, пожалуй, в возрасте 14 или 15 лет. Когда я поступил в Мерзляковское училище и стал проводить много времени с людьми, которые, как и я, одержимы музыкой, я определённо понял, что не представляю свою жизнь без музыки. В принципе я считаю, что только в этом случае можно профессионально заниматься искусством».

К.Е. «Призвание, наверное, слишком громкое слово. Я бы использовал его относительно людей из профессий непосредственно "создающих": композиторов, писателей, художников. А вот понимание, что ни с каким другим родом деятельности я бы не смог связать свою жизнь, пришло примерно в 15-16 лет, в годы обучения в училище. Тогда я начал осознавать, что любая другая профессия мне была бы просто скучна. В музыке ты все время словно взбираешься на вершину, и чем выше ты забираешься, тем яснее видишь, как эта вершина отдаляется от тебя. Этот процесс никогда не прекращается».

А.М.: «Большое впечатление произвёл концерт Григория Соколова, на него я сходил когда мне было 9 лет. Во время его исполнения я почувствовал эмоции, переживания, которые мне были неизвестны до этого момента. Мысль о том, что через музыку возможно настолько ясно и сильно транслировать то, что сам переживаешь, вселила уверенность в том, что это моя профессия и то, с чем я бы хотел связать свою жизнь».

2. Чувствуете ли вы принадлежность к какой-то определенной фортепианной школе, и если да, в чем это выражается?

В.Х.: «В данный момент, наверное, к русской. Я стараюсь играть всегда с полной отдачей, с эмоциями, очень ярко, что характерно для русской фортепианной школы».

К.Х.: «Да, я явно ощущаю свою принадлежность к русской фортепианной школе. Это выражается, в первую очередь, в том, что мне очень близка музыка русских композиторов - Рахманинова, Скрябина, Чайковского, Метнера и других. Когда я приступаю к работе над сочинениями этих авторов, я часто сразу знаю что я хочу сказать своим исполнением, какую идею или эмоцию донести до слушателя. Также я стремлюсь к тому, чтобы моя игра обладала характерными особенностями этой школы — масштабностью исполнения, длинной музыкальной мыслью, мощным благородным звуком, широким исполнительским жестом. Мне посчастливилось учиться у ярчайших её представителей — профессоров А.А.Писарева и Н.Л.Луганского - которые через своих выдающихся педагогов стали наследниками традиций Гольденвейзера и Гинзбурга».

К.Е.: «Мне не кажется, что в наше время разговоры про разные исполнительские школы все еще актуальны. Я глубоко благодарен всем своим педагогам, которые вложили в меня огромное количество сил, научили самым важным основам профессии и, безусловно, передали многие исполнительские традиции. Но в век столь развитой индустрии звукозаписи и наличия интернета трудно существовать в вакууме и не принимать ничего извне, если, конечно, кто-то не ставит это себе целью осознанно. Слуховой опыт, который сегодня не ограничен примерно ничем — это один из наших важнейших учителей. Слушать, слышать, анализировать, проводить селекцию услышанного —  это не про школы, а про открытость восприятия».

А.М.: «Я не очень воспринимаю понятие «школ». Я всегда считал что есть определённые личности и прекрасно, когда есть возможность учиться у разных мастеров, впитывать их удивительный опыт»