В своих мечтах о Прекрасной Алине Будущего я просыпаюсь рано, | Kikar Dizengoff

В своих мечтах о Прекрасной Алине Будущего я просыпаюсь рано, скажем, в 6:30, иду на море, купаюсь, читаю книжку, гуляю с псом, потом делаю что-то еще. Что — не так важно.

Главное — ранний подъем. Проблема в том, что Ну Норм Алина Настоящего ненавидит рано вставать, поэтому раннее утро кажется мне чем-то недоступным и как следствие особенно классным. Теоретически я бы могла перенести свои подъемы на 2-3 часа, но это плохо сочетается с моей любовью поспать. Вариант ложиться раньше тоже не подходит — вечером и ночью происходит слишком много интересного. Не спать вообще звучит красиво, но 30 лет — это 30 лет.

Иногда мне все же приходится вставать рано, не в 6:30, конечно, но, например, в 8, как сегодня. В такие дни я всегда чувствую, что происходит что-то особенное — будто я приближаюсь на шаг к той самой Прекрасной Алине Будущего.

У ранних подъемов есть еще одна причина — рациональная. Погоды у нас последние дни стоят такие, что нормальные люди по возможности стараются не покидать территории, оснащенные Мазганом. Летом хочется писать это слово только с большой буквы и начать говорить благославение каждый раз, когда его включаешь. Если вы по какому-то недоразумению до сих пор говорите «кондиционер», перестаньте срочно. Просто попробуйте произнести мазган. Как писал один великий русский: «Мазган, свет моей жизни, огонь моих чресел. Грех мой, душа моя. Маз-ган: кончику языка даже не приходится совершать никакой путь. Маз. Ган».

Я надеялась, что до 10 утра на улице можно жить, но оценила уровень своей наивности в первую же минуту. Сосед Моти в отличие от меня в 9:30 был уже весьма бодр, пожелал мне доброго утра и тут же прокомментировал жару: «Попадем в ад — почувствуем себя, как дома». Я хотела что-то возразить, что ад у нас — штука спорная, но быстро согласилась: все-таки, это хоть какие-то перспективы, их в моей жизни сейчас не так много.

В поликлинике, куда я так же отправилась в рамках программы становления Прекрасной Алины Будущего, которая следит за своим здоровьем, мне встретилась добродушная медсестра Ирина. Увидев мое имя, она поспешила выяснить, откуда я приехала, когда, где родственники. Я уже смирилась, что обрекла себя на один и тот же смол-ток, вернувшись в Израиль ровно за неделю до начала войны: «Это божье провидение»; «Ничего себе, на кого ты работаешь?»; «Случайностей не бывает» и еще 10 похожих комментариев от случайных встречных. Ирина же, услышав это, внезапно посерьезнела, перестала искать вены на моей руке, посмотрела и сказала: «Это ведь, получается, прям Господь тебя сам взял и вывел, как из египетского рабства, надо же». Следующие 30 секунд она выкачивала из меня кровь и информацию: «А как там сейчас в России? Снова СССР, да? А продуктов импортных больше нет? А в очередях все стоят уже снова, да? И все боятся, да? Молчат? Вот я уезжала 40 лет назад все молчали и боялись, с чего там чему-то меняться?». Говорила Ирина со смесью любопытства и детского восторга, поэтому мне даже неловко было ее разочаровывать тем, что я не в курсе, есть ли в России теперь сникерсы.

К 11 утра, когда я решила, что количество коммуникации для этого часа зашкаливает, мне позвонил израильский политик Итамар Бен Гвир. Этим сейчас не удивишь — он уже набрал, кажется, всем моим знакомым. Но есть нюанс: мне он звонит уже в третий раз. Возможно, дело в том, что первый раз я сама ему перезвонила, и он (ладно, автоответчик, конечно) считал это как знак. За одно ему спасибо — никогда не звонит рано утром.