Сегодня 110 лет со дня рождения Всеволода Петрова, автора «Тур | мальчик на скалах
Сегодня 110 лет со дня рождения Всеволода Петрова, автора «Турдейской Манон Леско» (недавно вот переиздали в Ивана Лимбаха), повести о Второй мировой, которая официально была напечатана только в 2006 году, в журнале «Новый мир», спустя ровно 60 лет после того, как была написана. Текст этот отличает от всего прочего корпуса военных текстов и форма, и стиль, и автор, рафинированный петербургский интеллигент, а главным образом — аллюзия. Кому придет в позднесталинском Союзе писать текст с отсылкой к роману XVIII века?
Петров — из поколения первых советских детей, про аббата Прево им вряд ли рассказывали. Узнать о нем он мог только от людей, которые катакомбно проносили чудеса прошлого сквозь стальные ветра нового века. Таким человеком для Петрова был поэт Михаил Кузмин, которому посвящена «Турдейская Манон Леско». Ее автор — еще друг Хармса, оставивший воспоминания о нем и обэриутах. Вместе с блокадником, писателем Геннадием Гором, владельцем одной из самых лучших личных библиотек в Ленинграде и автором превосходных блокадных стихов, но об этом как-нибудь в другой раз, Петров написал биографию художника Сурикова. Составил и написал предисловие к альбому Карла Брюллова — красавица с полотен которого блисает у Кузмина в «Форель разбивает лед».
Вот фрагмент из воспоминаний Петрова о Кузмине «Калиостро» — чтобы было понятно, в каких условиях тогда передавались сокровенные сведения о полувыдуманном счастье XVIII века.
«Он был одним из жильцов захламленной и тесной коммунальной квартиры тридцатых годов. Кроме Кузмина и его близких, в ней жило многолюдное и многодетное еврейское семейство, члены которого носили две разные фамилии: одни были Шпитальники, другие — Черномордики. Иногда к телефону, висевшему в прихожей, выползала тучная пожилая еврейка, должно быть глуховатая, и громко кричала в трубку: „Говорит старуха Черномордик!“ Почему-то она именно так рекомендовалась своим собеседникам, хотя было ей на вид не больше чем пятьдесят или пятьдесят пять. А однажды Кузмин услышал тихое пение за соседскими дверями. Пели дети, должно быть вставши в круг и взявшись за руки: „Мы Шпитальники, мы Шпитальники!“ Кузмин находил, что с их стороны это — акт самоутверждения перед лицом действительности. Также жил там косноязычный толстый человек по фамилии Пипкин. Он почему-то просил соседей, чтобы его называли Юрием Михайловичем, хотя на самом деле имел какое-то совсем другое, еврейское, имя и отчество. Если его просьбу исполняли, то он из благодарности принимался называть Юрия Ивановича Юркуна тоже Юрием Михайловичем. Почему он так любил это имя и отчество — из пиетета ли к Ю. М. Юрьеву или по иным причинам, — осталось невыясненным».
