Внезапно понял, что я очень похож на Илью Репина.
Все дело в том, что ему было непросто вовремя остановиться в своих творческих устремлениях и признать свои картины дописанными, а себя — удовлетворенным, поэтому он часто приходил в Третьяковскую галерею и дорисовывал свои полотна прямо в выставочном зале, уже после того, как они были приобретены и вывешены.
Павел Третьяков во избежание подобных прецедентов составил специальное предписание, по которому швейцары не могли пускать Репина с мольбертом и кистями в экспозиционные залы.
Московский меценат не одобрял подобную практику, а я Илью Ефимовича понимаю. Исправлять работы спустя время — святое дело. Пускай это и производственная издержка излишнего перфекционизма, но как иначе реализовывать пойманные (
также спустя время) озарения и дозревшее послевкусие?
Специально не редактирую этот текст заранее, чтобы закончить его ПОСЛЕ публикации.
