Разморозка Сначала человек убивает что-то в себе, потом он нач | Белая Масть

Разморозка
Сначала человек убивает что-то в себе,
потом он начинает убивать других.
Вильгельм Райх
Сегодня он вернулся за решетку — человек, с кем мы делили тяготы неволи довольно продолжительное время. Сколько с его помощью было затянуто со свободы денег, sim-карт, зарядных устройств, телефонов и прочих запрещенных вещей — и не сосчитать. Был момент, когда мы сидели по разным кабинетам, допрашиваемые мусорами на предмет выявления каналов передачи с Воли запретов — и оба молчали в ответ на их настырные вопросы.
Он не правый, хоть и скинхедствовал по малолетке. Никогда искренне не веря в НС, он лишь отдавал тогда дань моде. С 14 лет он всю свою жизнь провел в изоляции от общества, и этот его путь начался в подмосковной колонии для несовершеннолетних преступников, расположенной в поселке Икша. Мне никогда даже название это не нравилось — от него веяло жутью, как от фамилии Чикатило. И там действительно было мало хорошего, зона была красной.
Возмущенным количеством криминалитета в России мне всегда хотелось задать вопрос — а какими должны были вырасти люди, в первый раз увидевшие, что прав всегда тот, кто силен, в начальных классах школы, тогда же начавшие курить, через пару лет — пить и шабить, и где-то между всем этим осознавшие, что вон ту девочку из параллельного класса легко можно купить за бутылку вина? Да, пока мама с папой, качая головами, обсуждают неправильное воспитание очередной малолетней проститутки, их сын в соседнем подъезде неумело нашаривает иглой ускользающую вену — и это не поэзия для нашей страны, а проза. Давно.
А все потому, что у нас очень, очень многих воспитывает кровеносная система мегаполисов — улица, а не классный руководитель. Пока вены городов отравлены, глупо думать, что организм здоров. Сперва осуждая, требуя и указывая своим детям как жить, родители, позже, делая им передачи в СИЗО, сопровождают их письмами со словами «А мы говорили…» Они не понимают при этом, что такая судьба их отпрысков — прямое следствие бездействия отца и матери в молодости, когда надо было менять страну, а не строить карьеру, думая о том, какие красивые игрушки можно купить будущему ребенку, когда начальник поднимет зарплату.
А ведь именно такими мыслями оправдывает себя обыватель, высокомерно называя нас максималистами и бездельниками. Своим нежеланием рискнуть для блага общего он уничтожает благо частное своей «кровиночки», увеличивая шансы дитятки сидеть не в совете директоров Газпрома, а в зале собраний Двенадцать Шагов.
Да, я признаю за своим сыном право задать мне вопрос:
— А почему ты не изменил это мир?
Как и признаю за собой право выдержать его взгляд и промолвить:
— Я пытался.
На ступнях моего семейника шрамы — он прибивал ноги гвоздями к полу СУСа в знак протеста против серого беспредела. На его плечах чернеют свастики — но значат они совсем не то, о чем мог бы подумать вольный человек. На ноге тоскливо воет на луну волк — Игорь шел по делу один, не сдав подельников. И, конечно, оскал — всех мусорам не сломать.
Несмотря на тяжелую жизнь, проведенную за колючей проволокой, он всегда был позитивным человеком, неисправимым оптимистом и часто удивлял меня присутствием духа в самых тяжелых ситуациях, неизменно повторяя:
«Не грусти» — кричал он мне, когда его уводили мучать.
«Не грусти» — негромко произнес он, когда его мать отказалась поддерживать сына.
«Не грусти» — хлопал он мне по плечу, когда отлетала связь, на которую мы тратили бешеные деньги.
Многое мы пережили вместе, но был у нас один особенный эпизод, когда на карту мы поставили, возможно, слишком многое — но мне было не привыкать, да и Гарику, умелому катале, тоже.
Что может остановить двух людей, резавших и других и себя без жалости и страха?
Подпись Неразборчива.
Продолжение следует..