Я давно не читал стихов вслух. Не скажу, что не было попыток, | Синий Холст

Я давно не читал стихов вслух. Не скажу, что не было попыток, но все было настолько неудовлетворительно для меня, что не хотелось этим делиться с вами. Возможно, причина в пагубной влияния лета. Поэзия – все же дело осени, но точно не жаркого лета, губящее все душевные способности. Сегодня же в Москве по-осеннему тоскливо, и пахнет дымом.
Но чем проза отличается от поэзии? Ответ, конечно, зависит от контекста, в который ставит для себя вопрошающий. Я же отвечаю на этот вопрос исходя не из литературоведческих теорий, но философско-антропологических. Поэтическое событие немыслимо без возможности читателем поставить себя в центр разворачивающегося текста. Без этого принятия права текста войти в духовный мир, текст лишь внешним образом скользит на поверхности понимания.
Это позволит объяснить, почему поэтические произведения с большим трудом становится частью нашего читательского опыта, в отличи от прозы. Скользящее по словам понимание исключительно рассудочно, не дающее нам нового видения вещей, явлений и самих себя, окруженных вещами и явлениями. Поэтический текст менее всего направлен на утверждение какого-то знания, но прежде всего на формирование настроения бытия. Отсюда ясно, почему поэтический текст непереводим. В строгом смысле непереводим любой текст, – сказанное тоже самое, но другими словами, дает по итогу другой текст, другие смыслы. Но, когда мы говорим о непереводимости поэтического текста, именно это настроение и является тем основанием, позволяющим утверждать его недоступность для другого языка, шире – другого сознания. Оно формируется звуком, ритмом, самой пластикой текста, при котором смысл слова отступает на второй план. М.М. Бахтин, отношение которого к поэзии трудно назвать однозначным, отмечал, что «поэзия обладает более богатыми ресурсами для несловесного выражения», а именно за пределами слова вообще возможно подлинное понимание.
И в другом месте:
Только в поэзии язык раскрывает все свои возможности, ибо требования к нему здесь максимальные: все стороны его напряжены до крайности, доходят до своих последних пределов; поэзия как бы выжимает все соки из языка, и язык превосходит здесь себя самого.
Превосходство же языка в другой транскрипции есть ничто иное как преодоление метафизики в попытке вернуть величие утраченному бытию. Все же мы помним хрестоматийные слова Хайдеггера о том, что язык есть дом бытия, но не все понимают, что читать эту фразу критика метафизики следует со скорбью в сердце.
Это обстоятельство может характеризовать и прозаический текст в привычном нам смысле, – но кто сказал, что поэзия это то, что пишется столбиком? Более того, и философский текст может быть поэтическим, – и речь не только о тесной связи философии и поэзии, при котором содержание последней определяется как философское. А прямо обратное, когда философское становится поэтическим. И одна из причин непонимания философской речи именно в несоразмерности привычного понимания своего предмету, что вынуждает искать другие основания для понимания текста, выходящие за пределы классической герменевтики. Мы часто спорим о прочитанных романах и рассказах, но спорить о понимании поэзии, – возможно, но я с таким не сталкивался. В отличи от возможности прочитать текст.