Меня как-то спросили, почему я склонен полагать, что современн | Синий Холст

Меня как-то спросили, почему я склонен полагать, что современной философии в России нет. Краткий ответ очень прост: что бы говорить о ее наличии, должно пройти время, нужна дистанция, которая позволит историку философии разобраться, что вообще происходит, и что с этим делать. Разумеется, содержание истории философии зависит от историка мысли, разворачивающим свою концепцию видения и истории философии, и истории идей. И, если некоторые исследователи только сейчас разворачивают подступы для прояснения философской мысли допетровской Руси, то что уж тут говорить о современности, – время современности еще не пришло.
Сейчас часто можно слышать из разных философских углах об оправдании войны. Никто их за язык не тянет, не вынуждает искать эти основания, – это свободный выбор их. И в то же время, что-то здесь не так.
Ключевая проблема философской апологетики войны в том, что существование такой философии зависит именно от наличия войны. Это должно быть предельно очевидно: содержание такой философии есть ничто иное как отражение существования войны. Поэтому такая апологетика во многом преследует цель не столько даже оправдание войны, сколько придание веса своему существования. Почему философия никогда не оправдает войну? Не только потому, что для военного человека философия это какие-то непонятные книжки, которые никто не читает и читать не будет, – почти цитирую слова адмирала Игоря Мухаметшина о Канте, – и что война разворачивается без оглядки на категорический императив.
Но война заканчивается. Любая война даже самая бесчестная. И что станется с такой философией? Война, закончившись, предаст ее, вынуждая таких философов вновь искать для себя оправдания в актуальности своего действия. Я не хочу сказать, что я против такой апологетики, но хочу проявить свое сочувствие к тем, кто строит свое здание на песке времени. Я не хочу никому ставить ногу на грудь, и мне искрение жаль коллег, которые из невозможности мыслить себя в историческом измерении, тратят свои интеллектуальные усилия на заведомо обреченное дело. Апология войны сожерт самих апологетов.
Конечно, те из них, кто пытается определить войну как естественное состояние мира, ссылаясь в качестве оправдания своих идей на Гераклита (список этих имен в которых апологеты пытаются найти оправдание своих взглядов открыт), не понимают ни только Гераклита, который вовсе не учил о необходимости громить в труху города соседних государств и красть у их жителей стиральные машины, – но и ключевые философские принципы, направленные на утверждения вечности, – философское суждение разворачивается на всеобщих принципах, без чего их статус как собственно философский ставится под сомнение. Вечная же война невозможна по определению, – рано или поздно она себя сожрет, не пощадив и своих апологетов, сделав из них образ жертвы на кресте. Очевидно, исходя из этого положения становится ясным, что такая философия вообще не философия, то есть не только потому, что она лишена автономии, будучи служанкой войны, но и в слабости признать, что философия это менее всего актуальное занятие, но прежде всего интересное занятие, разворачивающееся по принципам игры. Любая же апологетика играет в серьезность, забывая, что такая игра никому не интересна, кроме них сами. И об этом стоит напомнить. Конечно, философская апология войны может быть разной и основываться на разных основаниях, в том числе предельно гуманистических. Но самая необходимость искать для нее оправдания ставит войну в заведомо ложное положение, – поэтому апология войны вскрывает лживые основания войны, словно подчиняя онтологический статус войны ее апологии. Война в этом смысле чище любой апологии, – здесь обращу внимание, что этот текст не войне, но именно об апологи войны, тем более что с XIX века мир уже не знает, что такое война. Но и философия теряет от этого не меньше, собственно теряет свою автономию, становясь служанкой войны.