2019-11-07 12:13:01
Когда Катя ушла, Никита даже не удивился. Он бы и сам от себя ушел, от такого. Он бы сбежал от себя так быстро, что даже не осталось бы тени или складок на серой простыне. Если бы у него была возможность, он бы ушел от себя, оставив себя вот так сидеть на кухне, с выключенным светом и капающей из крана водой, со скрипящими воротами в арке за окном и с отдаленным эхом телевизора соседей сверху. Но оставила его Катя, а он остался. И сидел теперь, и голова его висела, натягивая мышцы вдоль гребня позвоночника.
Конечно, он понимал Катю. Как ее не понять, если все она трижды тридцать раз говорила, если терпеливо даже говорила, не срываясь даже на крик, без всяких истерик и скандалов. Просто повторяла, что больше нет сил. У нее больше нет сил. Она устала, больше нет никакой возможности терпеть, никаких ресурсов на это не осталось. И он кивал, все время кивал, смотрел всегда в сторону, иногда смотрел на свои руки, но никогда не смотрел на Катю. Потому что она, конечно, была права. Потому что мало слышать ее и мало кивать, потом нужно что-то делать, а что именно и как Никита никак не мог понять.
«Прости», — говорил он. Только одно слово говорил, а Катя ничего не отвечала, но было и так ясно, что она прощает. Трижды тридцать раз прощает, и можно дальше смотреть сериал, можно пойти пить чай, а можно лечь и сцепить руки за ее спиной, и положить подбородок на ее плечо, чтобы не показывать глаз. «Прости», — повторял он, даже если знал, что уже все прощено. Просто понимал, что это прощение когда-то закончится, просто хотел отсрочить этот момент, заговорить его, накопить сразу много-много своих «прости», чтобы они работали авансом.
Но они не работали. И однажды Катя ушла. И больше некому было слышать «прости», которые летали как мухи под потолком темной кухни. Капала вода, словно удары крохотного судейского молотка перед оглашением обвинительного приговора. Скрипели ворота, храня память о скрипе, который раздался, когда Катя выходила на улицу. Шумел телевизор, стараясь заглушить мысли.
Никита боялся пошевелиться. Он чувствовал, как ноют мышцы от шеи до поясницы, но боль давала очищение, она была как бы наказанием, которое нужно выдержать. Если он сможет, если он не сдвинется с места, может быть, этого будет достаточно, чтобы искупить вину, чтобы она вернулась и подняла его голову своими теплыми руками. Может быть, тогда он распрямится и увидит в простых этих сереньких глазах ответ, найдет подсказку, как теперь быть, чтобы больше никогда не пришлось ее терять.
…А может быть, это не судья стучит, это маленький серый рабочий забивает бесконечно длинный гвоздь в висок раковины. Забивает тяжелый гвоздь в крышку стального гроба. Он тоже очень устал, ему тяжело поднимать руку над головой и опускать ее раз за разом, но снова и снова маленький молоточек летит вниз, чтобы удариться о серую шляпку длинного тонкого гвоздя. И нет никаких мыслей в голове.
А может быть нет никаких капель, ведь Никита наклонил голову, он не видит кухню, а значит не может проверить, закручен ли там кран или правда, что его закрыли неплотно и теперь маленький рабочий вынужден трудиться без надежды на скорую передышку. Если только Никита поверит, что нет смысла сидеть и ждать, если только он поднимет голову и увидит и кран, и блестящую в тусклом свете уличных фонарей каплю. Или не увидит ни крана, ни капли, ни самой кухни, потому что если Катя действительно ушла, то все должно было исчезнуть вместе с ней.
453 viewsedited 09:13
А
