Мадам О. Долго думал, стоит ли писать о той встрече, и, наконе | Факультет ненужных вещей с Петром Алешковским

Мадам О.
Долго думал, стоит ли писать о той встрече, и, наконец, после Винницы, понял – надо. Она, назовем ее мадам О., выпустила в России 2 книги, до того писала по-французски, и здесь ее не знали, кроме тех, кто учился с ней в университете. 30 лет назад уехала из Москвы, искусствовед и философ, особо напирает на то, что у нее два высших образования. Прекрасная позиция в ведущем академическом заведении Парижа. Первая книга мне особенно понравилась, я написал наугад на фейсбук, она откликнулась. Захотелось встретиться – вот и встретились, по случаю, приехала читать лекцию, о том, что думает о сегодняшней ситуации. Встретились до, в кафе. Черные волосы, напряженные, черные, внимательно изучающие собеседника глаза, стремление к монологу, говорит, слушая себя, что характерно для многих пишущих.
Естественно, говорим о войне. - Делаю, что могу, выступаю, говорю тут. Объясняю. Ваш Путин – Гитлер, читали писанину Дугина, чем не Геббельс?
Отвечаю, что читал, что не Геббельс, и Пу не Гитлер, а хуже, так как нет идеологии, до сих пор нет, а лишь потуги, и не все верят телевизору, и есть внутреннее сопротивление, и социология не работает. Перебивает. – Вы все хотите быть исключительными, почему не сказать прямо – Гитлер. Нет, вы ищете какое-то объяснение иное. Вам так надо. ВЫ не готовы слушать. И понеслось. О моральной ответственности каждого, о философском особом понимании сюжета. Тут я уже не выдерживаю. – О., слова иногда имеют значение, они по-своему нужны, но мне кажется, что Европа не дает нужного количества оружия, смотрит со стороны, помогая беженцам – да, но люди и правительства – разные стороны быть может и одной реки.
– Отстаньте от нашей Европы, мы делаем больше, чем можем, и будем делать. Я –философ, ничего в пушках не понимаю и не хочу понимать. А вы? Ваши паспорта красные от украинской крови, вы, вы, вы –убийцы!
Сказать, что внутри все перевернулось – ничего не сказать. Встречался до нее со многими европейцами, находил у них понимание, поддержку даже, и тут, от, казалось бы, своей, бывшей… открестившейся. Выступающей с трибун. Философ не разбирающийся в политике и вооружении. И не желающей, но страдающей, взявшей на себя ответственность говорить от лица всех, от лица Европы. Словно у нее одно лицо. Меня колотило, как при сепсисе не колотило, курить она запретила – у нее аллергия на дым. Сослался на следующую встречу, вскочил, начал откланиваться, вдогон мне неслось – Не требуйте от нас, сделайте что-нибудь! Вы, там, сами! И – как крик из глубины души – дайте нам надежду!
- Не дам, - сказал я ей злобно, - у меня ее пока нет. И те, кто может, делает что-нибудь, а те, кто не может, сходит с ума от бездействия. Предлагаете с вилами на Кремль идти?
Неужели можно забыть все, на чем воспитана? 30 лет, конечно, срок, огромный. Ни от одного европейца я ничего подобного не услышал, ни разу, а встречал и разговаривал не с одним десятком человек.
- Я больше никогда не стану писать по-русски. Я и говорить-то по-русски не хочу, не могу, - неслось мне уже уходящему вслед. Завернул за угол, прислонился к каменной стене дома, в тени. Выкурил три сигареты подряд. Не сильно помогло. Потом еще одну. Пошел себе, куда собирался. Побрел, точнее.
Больные глаза ее преследуют меня и сейчас, когда весь ужас улегся. Паспорт, да, красный. Кровь? Да. Винница добила. Решил написать о ней, все же, как об исключении. Надо и такое знать. Война сводит с ума, и философское образование не спасает. И все тут, даже португальские таксисты понимающе кивают головой, - Мы все уже платим по счетам, все дорожает, жизнь не стабильна, но там в Украине идет война и мы знаем об этом, думаем, сострадаем, украинцам и вам, тем, кто заперт внутри себя – держитесь, - коротко можно передать их слова так.