Начал тут потихоньку готовиться к ре-релизу «Основного инстин | ACTION!
Начал тут потихоньку готовиться к ре-релизу «Основного инстинкта». И пересмотрел «Турецкие сладости» (разумеется, никаких наслаждений в названии не подразумевалось).
Вообще, лет девять назад я отсмотрел залпом всю фильмографию Верхувена, и меня так накрыло, что ещё пару недель я не мог прикасаться ни к чему голливудскому. Уж слишком яркие, талантливые, глубокие и нахальные фильмы снимал голландец, как на исторической родине, так и в США.
Но именно из «Сладостей», закрученных вокруг мучительной любви сумасбродного скульптора и импульсивной вертихвостки, вылупился тот самый Верхувен, который потряс весь сознательный мир: когда-то эта картина разорвала национальный бокс-офис, а в 90-х её нарекли лучшим голландским фильмом столетия. Но это так, лирика.
Чем он поражает сейчас? Прежде всего – абсолютной свободой самовыражения, пьянящем разгулом декадентского угара, раскаляющим сюжет где-то на пересечении физиологического гротеска, хлёсткой сатиры и нежнейшей, вытаптывающей внутренности мелодрамы.
За такие первые девять минут, как здесь, даже современный фильм рисковал бы остаться в нашей стране без прокатного удостоверения – но это не самоцель (как стало модно замечать среди современной снобистской фаланги зрителей), а способ донести до нас образ, разработать свой уникальный киноязык.
Например, возьмём сцену свадьбы Эрика и Ольги. Они толпятся в очереди, и именно в тот момент, когда их официально женят, одна из невест, содрогаясь от мучений, рожает, оставляя после себя отвратительное кровавое пятно – так Верхувен подчёркивает связь низменных инстинктов и высоких чувств. Они признаются друг другу в вечной любви, но изначально обречены на катастрофу.
Или эпизод, в котором Эрик возлагает на грудь Ольги свежесорванные цветы – как раздаётся звонок, из которого следует, что её отец (единственный вменяемый член семейства) при смерти; в следующее мгновение убрав цветы с груди возлюбленной, Эрик обнаруживает под ними копошащихся червяков – символ неминуемого увядания и разложения, который он, Эрик, закладывал в одну из своих работ ещё до того, как встретил Ольгу.
Вообще, секс здесь используется не только как драматургический инструмент, но и как лакмус настроений, бытующих в Амстердаме 70-х – причём через роман голодного художника и распущенной буржуа Верхувен демонстрирует обречённость любой культурной и этической революции.
Именно в Нидерландах секс превратится в туристический бизнес, товар массового потребления, подобно телевизорам, которыми торгует меркантильная мамаша Ольги, даже из смерти мужа устроившая дурную театральную постановку.
А кульминация, в которой Ольга жадно набивает рот рахат-лукумом, говорит нам лишь о зыбкости, быстротечности, сиюминутности первой любви – прожуй сколько успеешь, вдруг на рассвете тебе будет не так больно.
Так ознаменовался приход самого крупного голландского художника прошлого века.
#Turksfruit #Ревью
